- Что они думают, рабы мы им, что ли? Поздно возвращаются из мастерских.
С отцом приходят друзья. Усевшись за прибранный стол, кто-нибудь раскрывает книгу и читает вслух. В наш угол, где на материнской кровати уложили меня и Павлушу, ясно доносится голос чтеца.
Я приподнимаю голову и гляжу на сидящих. Они все мне кажутся сейчас особенно добрыми, хорошими. И как я люблю это задумчивое, с глазами, словно всматривающимися в даль, родное отцовское лицо.
Успокаивающе звучат непонятные слова, когда, отложив книгу, отец и товарищи о чем-то говорят между собой. Как хорошо засыпать под рокот их голосов.
Но иногда я долго лежу с открытыми глазами... Не уснуть... За столом говорят громко, требовательно, как будто кого-то призывают к ответу.
Позже, когда до сознания моего доходил уже смысл то гневных, то восторженных речей наших друзей, поняла я, что те, кто собирались у нас, были борцами-революционерами и что отец, наша семья, все мы навсегда, всей жизнью, всеми делами и мыслями связаны с делом, за которое борются товарищи.
От отца потом узнала я о революционной работе в железнодорожных мастерских.
В те годы молодые революционеры Сталин, Кецховели, Цулукидзе собирали в подпольные кружки тифлисских рабочих. И дух возмущения все больше охватывал рабочих Тифлиса, Отец вспоминал о маевке, которую тогда вместе со всеми тифлисскими рабочими праздновали железнодорожники. Было это в 1900 году. Собирались в горах загородом, по дороге к Соляному озеру, неподалеку от которого расположен старинный монастырь. Узкие крутые тропинки, опоясывающие горы, вели к монастырю.
Ночью рабочие под видом богомольцев шагали по тропкам. Отец часто и живо описывал маевку, порой мне казалось - я сама была ее участницей. Она начиналась с восходом солнца. Хорошо помню эти места. Набегающие друг на друга холмы, каменистые и голые, местами покрыты густой цепкой травой. По склонам холмов кое-где видны кусты ежевики и терна. От редкой этой зелени еще ярче, кажется, желтизна земли под синим тифлисским небом.
Цепляясь за камни и кусты, поднимались рабочие и говорили, говорили о том, что трудно жить, что все невыносимей становится гнет хозяев, что они ненавидят этот порядок и настала пора подниматься на великую борьбу.
А после старых рабочих встал молодой, совсем еще юноша. "Coco!" - звали его рабочие. Coco объяснил, почему празднуется день 1 мая - день международной рабочей солидарности.
Все чаще собирались у нас товарищи. В их голосах звучит озабоченность.
Слово, которое они повторяли, давно мне знакомо: "Забастовка!" В железнодорожных мастерских готовились к забастовке.
Ночью вновь собрались в горах рабочие. Михаил Иванович Калинин выступил первым.
- Власти попытаются сломить нас, - говорил он,- жандармы пойдут на все, только бы не допустить стачки. Но пусть нас не пугает это.
Как предсказывал Михаил Иванович, жандармы попытались разгромить готовящееся выступление. В ночь на первое августа зачинщиков, и моего отца в их числе, арестовали.
Утром об этом узнали в мастерских - и забастовка началась. В токарном цехе, где работал Калинин, остановили паровые машины. И сейчас же прекратил работу вагонный цех. Мастерские опустели. Все рабочие - четыре тысячи человек - покинули их.
...Брошенный в тюрьму - в Метехский замок, отец оставался там несколько месяцев. "Начнется ли вовремя стачка?" - волновался отец. Скоро он узнал об этом. Каждый день новые заключенные прибывали в тюрьму. Бастовали не только железнодорожные мастерские. Остановились, забастовали почти все тифлисские заводы и фабрики. Так откликнулись тифлисские рабочие на призыв молодых революционеров.
Власти пытались приостановить движение, сотнями хватая передовых рабочих.
Чтобы попасть из Дидубе к Метехскому замку, нужно пересечь весь Тифлис.
Я и Павлуша всю дорогу бежим впереди. Маме и дяде Мише не догнать нас.
Останавливаясь, мы спрашиваем:- Далеко еще?
Пыльные не мощеные дороги окраин остаются позади. Мы пересекаем каменную мостовую и выходим к Куре.
Она здесь такая же быстрая и мутная, как и в нашем Дидубе. Высоко на горе Метехский замок - тифлисская тюрьма. Мы переходим мост и останавливаемся против тюрьмы. Я не могу оторвать глаз от решетчатых окон.
Вокруг толпятся люди - родные арестованных. Как и мы, в какой-то тщетной надежде пришли они под эти окна.
Мама расстилает на камнях платок и вытаскивает из мешка арбуз. Дядя Миша купил его по дороге. Мы рассаживаемся в кружок, и мама разрезает арбуз.
Дядя Миша рукой чертит в воздухе знаки, и мы видим, как, отвечая ему, показываются руки из-за решеток тюрьмы. Нельзя на таком расстоянии разобрать лиц, и мы напрасно стараемся увидеть в окнах отца. Сумеет ли дядя Миша объяснить ему, что в бараньей голове, которую мы только что передали тюремщикам, лежит скатанная в комочек записка?
Громкий окрик заставляет нас вздрогнуть. Перед нами два стражника. Мама незаметно толкает дядю Мишу.
- Что тут за сигналы? А ну-ка, пошли!
Дядя Миша делает удивленное лицо. Это не сигналы. Он развлекал детей показывал им "зайчиков". Его не слушают. Нас ведут в участок.
Мы поднимаемся по узким и людным улицам Майдана. Рядом горланит, шумит тифлисский базар. Надо перейти дорогу. Конвой останавливается. Фаэтон не может разминуться с арбой. Путь загорожен, и мы видим, как дядя Миша переглядывается с мамой. Через секунду его уже нет с нами. Стражники ничего не замечают - они переругиваются с кучером.
Только в участке обнаруживается исчезновение дяди Миши.
- Кто с тобой был? - спрашивают маму.
Я была одна. Одна, с детьми, - повторяет она. Она никого не знает, никого не видела. Какой-то человек подсел к детям и играл с ними.
- Никого с нами не было, - упрямо повторяет Павлуша.
- Никого! - вторю ему я.
Вечером нас отпускают из участка. Мы идем домой. Дядя Миша остался на свободе!
Но охранка следит за ним. Через несколько дней дядю Мишу увели в тюрьму, - туда же, в Метехский замок.
Глава вторая
В Тифлисе, в поселке Дидубе, где прошли первые годы моей жизни, родилась моя мать. Обнесенный открытой галереей, дом деда был похож на все дома Дидубе. Дел по дому было много. Не покладая рук работали бабушка и ее старшая дочь Ольга - моя мать. Женщины стряпали, шили, стирали.