Сталина я видела в Смольном: домой он приходил еще реже. Иногда звонил нам по телефону, который был внизу в подъезде.
- Зайду сегодня, - говорил он кому-нибудь из нас, кто спускался вниз на вызов швейцара, - может, удастся пораньше. Дома будете? - спрашивал он.
- Заходите обязательно, - просили мы его, догадываясь, что он не спал уже несколько ночей. - Приходите скорей.
- Постараюсь. Через час, может, буду. Через час ему зайти не удавалось, но мы не расходились спать, поджидая его.
Он был доволен, если заставал всех нас в столовой. Дома, с нами, Сталин был по-обычному общителен, спокойно насмешлив.
- А мы уже волновались, - встречала его мама. - Почему вас так долго не было? Ведь время-то какое - не знаешь, что и думать.
Иосиф Виссарионович не упускал случая подтрунить.
- Зачем же волноваться, - притворно серьезно отвечал он. - Это я должен беспокоиться, Ольга Евгеньевна. Какие вы там речи произносите в госпитале!
Керенский вас давно должен схватить.
- Вы все шутите, - не успокаивалась мама, - а вот посмотрите на себя, как похудели... Так тоже нельзя.
Но он продолжал отшучиваться, и под общий смех мама безнадежно махала рукой.
Часто Сталин говорил о замечательных, простых людях-питерцах - рабочих, моряках, солдатах,- с которыми встречался. Он находил в них черты большого человеческого мужества, простоты, скромного героизма. Он рассказывал о поразившем его поступке или словах кого-нибудь из этих людей, повторяя:
- С такими людьми можно совершить все... Он умел и осуждать. Трусов, неверов, предателей он клеймил короткими, жесткими определениями. Я помню, как он пришел домой накануне Октября. Скинув с себя в передней кожаную куртку, - эту куртку и такую же фуражку он носил с начала осени, - Сталин прошел к нам. Все были дома.
- А, Иосиф! - обрадовались мы.
Мама торопилась покормить его. Придвинув стакан чая, Сталин заговорил с отцом о том, что происходит в городе. Он выслушал отца, а потом сказал очень спокойно:
- Да, все готово! Завтра выступаем. Все части в наших руках. Власть мы возьмем...
После Октября, после того, как усилиями Ленина и его соратников была установлена народная власть, Сталин пришел домой такой же спокойный. О событиях 25 октября он рассказывал, восхищаясь мужеством людей, смелостью, величием совершенного ими.
Он подробно рассказал, как заняли телефонную станцию балтийские моряки.
- Шли, как железные... Из окон по ним палят юнкера, пули косят одного за другим, а они идут, не дрогнут. Молодцы, молодцы! Вот это настоящие русские люди Рассказывал о моряках еще и еще. О горсточке кронштадтцев, завладевших броневиком.
- Из броневика строчит пулемет, команда оттуда рвется напролом, - так передавал он этот эпизод, - а матросы не отступают - окружили машину, гремят:
"Ура, ура!" В броневике растерялись. И сдались. Вся команда сдалась в плен. И опять повторил:
- Молодцы, молодцы!
В Смольный сообщали: к Зимнему, где засело временное правительство, идут вооруженные рабочие, движутся части питерского гарнизона. Штурм Зимнего начинался.
А вечером в Смольном должен открыться 2-й съезд советов. Уже известно, что большинство делегатов съезда - большевики. Б Смольный они прибывают отовсюду, - это все рабочий люд и крестьяне. Я смотрю на делегатов, говорю с ними, указываю, куда им пройти. Внутреннее мое волнение переходит в уверенность:
мы победим. Я уже знаю, что Ленин в Смольном. Он выступает на фракции большевиков.
В Смольный на открытие съезда я обещала взять Надю. Я должна пробраться домой и с Надей вернуться обратно. В сумерках мне удается выбраться на улицу. Я бегу, сжимая в кармане пропуск для Нади. Удивляюсь спокойствию улиц, их тишине и безлюдию. Моросит дождь. Осенний питерский ветер пронизывает насквозь.
Дома застаю Надю одну. Я тороплю ее. Наскоро что-то ем, и мы выходим.
Промозглая ночная тьма кажется непроницаемой. Фонари не горят. Мы идем по трамвайным путям, дождь сменился снегом, и мокрые хлопья падают на нас.
Кроме нас, на улице ни одного прохожего. Мы отходим уже далеко, когда впереди вырастает тень. Обгоняем ее. Это какой-то старик, он шагает по рельсам.
С ним рядом понуро плетется собака. Палка старика гулко стучит по мостовой.
- Не укусит нас ваша собака? - спрашиваем мы, обрадовавшись неожиданному попутчику.
- Не бойтесь, - говорит старик, - она не кусается. Куда же это вы, девушки, в этакой темноте? Неспокойно ведь в городе... У Зимнего, сказывают, бой идет...
- По делу мы, дедушка, по делу...
Старик сворачивает в сторону, и в непроницаемой темноте мы опять остаемся одни. Но вот мелькают огни. Мы близко от площади Смольного. Видны уже его окна, ярко освещенные изнутри.
Показываем наши пропуска часовому и входим. Сразу ослепляет свет, ошеломляет шум и движение людской толпы. Пробираемся к залу заседаний. Ищем знакомые лица. По возбужденным голосам, по громким восклицаниям мы угадываем, что произошло что-то очень большое.
И неожиданно в толпе, движущейся нам навстречу, узнаем Сталина. Он идет, окруженный товарищами. Мы решаемся окликнуть его. Сталин останавливается и кивает нам.
- А, вы!.. Хорошо, что пришли! Слышали? Только что взят Зимний! Наши уже вошли в него!
А на другой день, вечером 26 октября, в Смольном, на 2-м заседании съезда советов, я увидела Ильича. Как и накануне, шумели, гудели голосами залы и коридоры. В Колонном зале Смольного, где шло заседание, люди сидели повсюду, у дверей и в проходах стояли стеной.
Меньшевики еще пытались выступать. Но зал не слушал их. Делегаты кричали с мест:
- Уходите, не мешайте!
Но вот Ленин, такой обычный, знакомый, в черном своем стареньком костюме, показывается на трибуне.
- Ленин, Ленин! - рукоплещут исступленно делегаты.
Лица у всех радостно преображаются. Ведь они встречают Ленина после долгого его отсутствия, после того, как все, предуказанное им, они свершили.
Наступает тишина. Ленин, своим неповторимым жестом вытягивая вперед руку, начинает:
- Пролетарская революция в России свершилась!..