В то воскресенье ворота лагеря открыли с утра, и я, сходив к Роже Топару в его общежитие по делам нашего мыльного гешефта, возвращался обратно. Вышел на Густавштрассе и тут увидел опять на другой стороне улицы уже не раз прогуливавшуюся здесь тоненькую юную немку с двумя гигантскими рыжими сенбернарами. Ухоженные, с лоснившейся шерстью собаки на поводке были такими, необычайно огромными, что не обратить на них внимания, а вместе с ними и на их белокурую, пышноволосую хозяйку было просто невозможно. А за этой девушкой из какой-то явно аристократической семьи, нагоняя её, шла другая в такой же белоснежной блузе и с такими же пышно рассыпанными по плечам локонами, только не светлыми, а темными. Я уже готов был подумать, что это две подруги, как неожиданно в черненькой узнал Юлю. Я перебежал улицу и встал на её пути. Юля, чуть не столкнувшись со мной, вскинула на меня испуганный взгляд, затем с облегчением перевела дыхание и улыбнулась.
- Ты ко мне? - спросил я. - Ну конечно, спрашиваешь! Здравствуй!
- Здравствуй! Ты куда пропала? И следов не оставила.
- Я не пропала, - тряхнула головой Юля. - Вот появилась. И сегодня, если не прогонишь, на целый день. - Юля опять улыбнулась.
- Ну что ты говоришь! Я тебя ждал. Думал, с тобой что-нибудь случилось. Ты болела?
- Было, но не в этом дело. Я тебе обо всем расскажу. Здесь есть такое место, чтоб можно было спокойно побродить?
Я провёл Юлю через Гамбургерплац на улицу, идущую от нашего лагеря к парку Вайссензее. Здесь между высокой кирпичной стеной кладбища с одной стороны и порядком домов с другой тянулась длинная аллея под старыми каштанами, тихая и совершенно безлюдная.
- Где ты живешь-то? - спросил я. - А то опять исчезнешь, и я опять не буду знать, где тебя найти.
- Но я к тебе приезжала.
- Значит, все-таки это была ты? Мне говорили о какой-то девчонке.
- Да? Ну хорошо, что хоть сказали. А живу я в Шёнесдорфе.
- По названию деревня, а где это?
- По названию да, но это, собственно, пригород Берлина. Недалеко отсюда.
- И действительно красивое место, что называется Шёнесдорф?
- Ну, немцы любят всем своим восторгаться. У них всё "шён": Шёнерланд, Шёнефельд, Шёнесдорф.
- Да, таких названий здесь много: Шёнхаузен, Шёнхолц, Шёнеберг... Юля изучающе заглянула мне в лицо,
- Знаешь, Коля, мне к тебе нужно немного привыкнуть, ты все-таки изменился. Будто тот же Коляджамбу и немножко не тот. Как ты себя чувствуешь?
- Да ничего. А что все-таки случилось у тебя?
- Случилось? Да нет, пока, не случилось. Просто Циппель нас никуда не выпускает.
- Циппель - это хозяин, бауэр?
- Да, он бауэр, даже преуспевающий. У него пятнадцать коров, лошади, посевы, овощи. Двух батраков имеет. Пивную содержит. Да еще сдает фабрике, на которой мы работаем, сарай под наше жилье, и он же наш комендант. Как говорит Татьяна, хватает и руками и ногами.
- Значит, бауэр и одновременно ваш комендант?
- Да.
- Нацист?
- Ну конечно, иначе как бы он это комендантство получил? А оно очень выгодно. За ним он от фронта прячется да еще использует нас как бесплатную рабсилу.
- А сколько вас?
- Тридцать девчонок. Шесть дней работаем на фабрике, а в воскресенье на него. Всё прошлое лето занимались прополкой. Осенью копали картошку, брюкву. Да ещё посылает чистить коровники. И Брунгилъда его тоже по субботам несколько девчонок берёт - пивную убираем и в комнатах. А вечером он пересчитывает нас и запирает на замок.
- Да, деловой у вас хозяин.
- Ещё какой! Вчера пришел запирать, а одной не хватает. Даша, она из Винницы, вышла на полчаса к одному парню, земляку, и опоздала. Так этот Циппелъ сел в штубе за стол, дождался, когда она пришла, и при всех избил ее. Чтобы другие боялись.
- Ничего себе тип. Но сегодня все-таки отпустил вас?
- Ты думаешь? С утра повёз всех в поле. Остались только эта Даша, сказалась больной, и мы с Татьяной, сегодня наша с ней очередь штубу убирать. А Татьяна меня отпустила. Так что ты не обижайся, пожалуйста, что осенью я не приехала.
- Ну ещё чего! Я ж понимаю.
Мы прошли каштановую аллею и свернули налево, к парку.
- А что за фабрика, где вы работаете?
- Швейная. Там есть и ткацкий цех и ещё, который тряпье перерабатывает, но в основном швейная. Солдатские телогрейки изготовляет и ещё что-то. Мы ведь каждая делаем только какую-то деталь, а для чего она, не знаем. Там еще немки работают, полячки, французы.
- Значит, большая фабрика?
- Да, довольно-таки. Двухэтажное, старое здание с пристройкой.
Миновав квартал жилых, многоквартирных домов, мы зашли в парк, постепенно спускавшийся к озеру. Здесь русским гулять не разрешалось. Я отпорол свой "ост", а у Юли на блузке знака не было. Без "остов", этих прямых обозначений национальности, нас с ней вполне можно было принять за французов: оба мы были смугловатые, темноволосые, а я к тому же свои вихры, собираясь утром к Топару, на французский манер смазал для блеска парафинолем.
- Если появится шупо, то перекинемся парой слов по-французски, - сказал я.
- Это можно. Попасть в полицию я бы не хотела. Циппели меня спасать не будут
- А хозяйка, эта Брунгильда, тоже вредная?
- Еще, может, вреднее, чем он, хотя с кулаками пока не бросается. Но нам с Татьяной она с самого начала зубы показала.
- За что?
- А, был случай. Когда мы к ним попали, она спросила, кто из нас говорит по-немецки. Все промолчали. Девчонки действительно языка не знают, а мы с Татьяной не признались: очень нужно было с ними объясняться. А потом одна у нас там сильно заболела. Ну, Татьяна - она у нас самая смелая - пошла к Циппелю и на хорошем немецком прямо потребовала, чтобы он вызвал врача. Припугнула его непонятной болезнью, что, мол, может, это тифус. А когда врач приехал, Татьяна куда-то вышла, и переводить пришлось мне. В общем, обе засветились. Так Брунгильда после завела нас в пивной зал и набросилась: "Вы кто, шпионки? Почему скрывали, что знаете немецкий? Хотите, чтобы вами гестапо занялось?" Хорошо еще, что Циппель зашел и вмешался. "Ладно, говорит, оставь их. Я сам разберусь". Он-то больше на кулак полагается.