После тяжелых бомбардировщиков появились пикирующие. Двухмоторные, с какими-то обрубленными крыльями Мне было видно, как они неуклюже, словно споткнувшись, один за одним с пронзительным воем устремлялись вниз, на центр поселка. На пикировщиках имелись специальные сирены, которые они, входя в пике, включали для устрашения. Ревели моторы, выли душераздирающим воем эти противные сирены, грохали взрывы. Одни отбомбились, появлялись другие. И опять тройка за тройкой, девятка за девяткой. С четкими черно-белыми крестами. Поочередно, кувырнувшись носом вниз, падают, вываливают свой смертельный запас и снова взмывают. А вслед за ними в воздух вместе с дымом и землей взлетают доски, балки, листы кровли. Вот снова мелькают кресты на крыльях, и снова взрывы. Крест - взрыв! Крест - взрыв! И все там, в центре поселка, где плотно теснятся и жилые постройки, и Дом культуры, и больница.
Новые партии захватывают новые участки поселка. Одни самолеты сбрасывают по четыре-пять бомб, другие высыпают их целые вереницы. В одной из таких верениц я насчитал четырнадцать, в другой двадцать штук. По улицам раскатывалось это взрывов и стеной поднимались взбросы земли с обломками разлетающихся строений.
Потом появилась особо рьяная стая пикировщиков. Включив сирены, они с пронзительным, надрывным воем бросались вниз, но не выгружали сразу, а швырнув по две-три бомбы, взмывали, набирали, двигаясь по кругу, высоту, делали новый заход и все повторяли сначала. И так несколько раз, будто старались продлить удовольствие, взрывая дома и убивая жителей. И им никто не мешал. Зенитки, похоже, частью были уже подавлены, многие молчали, а те, что стреляли, не причиняли бомбившим никакого вреда. Наши же прославленные песнях соколы не появлялись. Ни вчера, ни сегодня я и близко не видел ни одного нашего истребителя. Немцы свободно расстреливали город, потешались над нами как хотели. Эта наша беспомощность перед их авиацией просто подавляла. Поэтому, когда среди уж совсем нагло летевших на малой высоте двухмоторных бомбардировщиков один из них вдруг задымился, я страшно обрадовался: молодцы зенитчики! Однако этот паскудный фриц не упал. Оставляя за собой хвост дыма, он круто отделился от остальных и потянул на запад, так с редеющей полоской дыма и скрылся вдали.
Следя за этим подбитым, я не заметил, как налетел еще один косяк тяжелых бомбовозов. Увидел их, когда они уже выкинули свой груз, над кладбищем, за Сорока домиками, и продолговатые цилиндрики бомб по наклонной уже неслись на нас. "На этот раз уж точно на нас", как бритвой полоснула мысль.
-Ложись! - крикнул я матери и бросился в щель с такой поспешностью, что не успел пригнуться в низком проеме и так ударился головой о настил, что от боли в глазах померкло. Упал на дно окопа и зажал лоб рукой, чувствуя, как под ладонью сразу же сделалось мокро от крови.
Грохнул все потрясший взрыв, затем еще несколько, слившихся в один удар. Земля вздрогнула, зашаталась, в окоп ударила волна газа и пыли. Мне перехватило дыхание, в голове больно звенело.
-Ко-ля! - услышал я сквозь звон истошный голос матери. - Да ты живой?!
-Живой, - задыхаясь от кашля ответил я.
Дождавшись, когда взрывы поблизости стихли, я, пятясь, вылез из щели и выглянул. Весь двор был забросан комьями земли, обломками дерева, у самого окопа валялась часть снесенного забора. На месте тесового Шуркиного дома в облаке пыли курились развалины стен без всяки признаков крыши.
-К Черенковым в дом попала! - вскричал я.
-Да что ты! - испугалась мать.
Мы бросились через двор. Перескакивая через раскиданные бревна, навалы обломков, я остановился у места взрыва и увидел, что бомба попала не в самый дом, а рядом, прямо в щель, превратив ее в огромную воронку. Вместе с нами прибежали Лиза и Павел Кулешовы, дом которых стоял прямо против Черенковых.
-Батюшки! - всплеснула руками мать. - Где же они есть-то?
Обе женщины, скатившись в воронку, кинулись разгребать землю руками. Лиза вдруг наткнулась на что-то, испуганно ахнула, отшатнулась, и я увидел отдельно лежавшую перед ней на скате ямы оторванную руку. Мать тем временем, потянув за какой-то показавшийся из насыпи клочок одежды, тоже вытащила облепленный глиной кусок тела.
-Господи! Страсть-то какая! - застонала мать. - Это же Настенка! Ищите Шурку! Может, он еще живой. Господи! Царица небесная!
Шурку мы нашли под выбросом земли на пороге убежища. Неживого, конечно. Но весь посеченный осколками, он хоть не был разорван на части, как его мать. Мы с Павлом вытащили его наверх и положили на землю рядом с развороченной щелью. Я смотрел на этого неподвижно лежавшего, перепачканного глиной и кровью мальчишку в изодранной рубахе и никак не мог примириться с мыслью, что это и есть мой друг. Не совмещались они, тот прежний, непоседливый Шурей и это безжизненное, растерзанное тело. Только когда мать, наклонившись над мертвым, стерла платком с его лица слой прилипшей земли и пыли и открылся такой знакомый сбоку лба завиток волос, только тогда до меня где-то внутри щемящей болью дошло: это же Шурка! Наш Шурей, Санета, но только уже другой, который никогда больше не встанет и уже никогда не будет шугать голубей. Так вот, значит, какая она, смерть. Вот, значит, какая. На меня вдруг навалилась такая усталость, что я отошел от ямы и опустился на землю. Эх, Санета, Санета!
-Да ты чего, не слышишь?! - резко дернула меня за плечо мать. - Летят ведь! Опять летят!
Я обернулся. Павел и Лиза уже побежали к себе через улицу. В небе над Красным Октябрем снова гудели бомбовозы.
-И где же те наши защитники? - протискиваясь в щель, роптала мать. Какие выше-то и быстрее всех летают. Ни одного и не видно. А сколько брёху-то было! Все этого мудрого славили. И какой великий-то он, вождь родной и учитель. И к каким достижениям-то привел. Привел! Что и от врага отбиться нечем.
А наверху опять началось все то же. Пронзительный, душераздирающий вой. Треск и грохот взрывов. Вздрагивала и тряслась земля. Согнувшись в неглубоком, маленьком окопчике, мать крепко прижимала к себе хныкавшую Ланку. Мне она велела сидеть рядом. "Убьет, так пусть всех вместе, - сказала она, - чтоб некому было плакать". Я послушно присел возле нее. Прямое попадание к Черенковым потрясло меня. Кажется, только теперь я по-настоящему почувствовал, какой опасности мы подвергаемся. Вчера Шурка сказал, что прямое попадание бывает редко. Оказывается, не так уж и редко, если бомбы падают сотнями, а то и тысячами.