-Где мои? - хриплым, перехватывающимся голосом спросил Иван Андреевич.
-Иван Андреевич, милый, да где же вы был все это время? - медлила с ответом мать, прямо глядя на черное, обросшее недельной щетиной лицо дяди Ивана. - И раненый ты никак?
-Где, говорю, мои? - повторил он свой вопрос.
-Нету, - тихо, сдавленно произнесла мать и заплакала. - Нету их, Андреич, похоронили мы их уже, управились.
Как от удара отшатнулся от этих слов Иван Андреевич. Левая рука его, замотанная бинтами, висела на перевязи, свободной правой он потянулся к горлу, схватился за воротник и рванул его, словно освобождаясь от захлестнувшей и душившей его петли. Потом повернулся и пошел по двору, качаясь как пьяный.
Он все понял сразу, без объяснений. Беду он почуял, как только увидел развалины своего дома. А точка бомбы и маленький холмик на месте их убежища сказали ему все. Хватаясь за остатки надежды, он бросился к нам, но слова матери разрушили и эти остатки. Самое страшное случилось. Страшное и непоправимое. Иван Андреевич остановился перед могилой и, сгорбившись, низко опустил непокрытую голову.
Дав ему постоять одному, мы с матерью тоже подошли и встали рядом с ним. Потом пришли Кулешовы.
-Когда это... случилось? - тихо спросил Иван Андреевич.
-На второй день бомбежки, двадцать четвертого, - ответила мать и, наверно, чтобы хоть как-то, хоть немного утешить его, добавила: - Они умерли сразу, не мучились.
Постояв, все по одному разошлись, а Иван Андреевич, опустившись на лежавшее под ногами бревно, остался сидеть у могилы.
Ночью опять летал фашистский разведчик, развешивал осветительные ракеты, время от времени сбрасывал одиночные бомбы. Выглядывая из окопа и осматриваясь при свете ракеты, я каждый раз видел одинокую, печальную фигуру Ивана Андреевича.
На рассвете он подошел к нам, мы с матерью как раз вылезли из окопа.
- Ну, пойду я, - сказал он. - Спасибо, что похоронили.
- Не за что "спасибо"-то. Ты уж не обижайся, Андреич, что во дворе закопали. Как в такую страсть на кладбище нести?
- Ничего. Прощайте.
- Куда же ты теперь? - спросила мать.
- На переправу, в санчасть надо. А потом, наверно, опять на передовую.
- Где ж тебя ранило? За Тракторным?
- Там.
- Как там дела, дядь Вань? - спросил я.
- Пока ничего хорошего. За Тракторным их отбили, но они вон и с Гумрака подошли.
- Тут говорили, будто они десант сбросили.
- Нет, фронт это. Вам уходить надо.
- Да куда уходить-то - взмолилась мать. - Кто нас и где ждет? Это ведь нужных людей эвакуируют, а мы кому нужны?
- А здесь чем жить будете? Продукты есть?
- Да какие же у нас продукты?
- Ну, а фронт - это надолго. Уходить надо.
Мать задумалась. Иван Андреевич постоял еще немного, поднял на меня усталые, ввалившиеся глаза, прощально кивнул и быстро зашагал по улице.
А мать все стояла и думала. И было о чем. Мы сидели в совершенно разрушенном городе, к которому к тому же подошел фронт. Нас жестоко бомбили, и у нас совсем не было продуктов. Нам действительно надо было уходить. Но куда? Единственный выход их города, хотя тоже небезопасный, оставался через Волгу. Но за Волгой у нас ни родных, ни знакомых не было и, как сказала мать, никто нас там не ждал.
4. Последние сухари
После двух недель регулярных, неизменно повторявшихся бомбежек выпало несколько затишных дней. Отдаленные обвальные взрывы продолжали грохотать где-то в центре города, но над нашим поселком фашистские бомбардировщики не появлялись. Летала только "рама" - самолет-разведчик, который безуспешно обстреливали установленные где-то за Волгой зенитки, да по временам завязывались воздушные бои между недавно появившимися над городом нашими юркими ястребками и быстрыми, но не очень поворотливыми "мессершмиттами".
Фронтовые же бои за городом все приближались, а в один из сентябрьских дней отчаянная трескотня пулеметов и автоматов, разрывы гранат и хлопки винтовочных выстрелов ворвались на возвышавшийся на юге от нас Мамаев курган. Забравшись на крышу дома, я пристально всматривался в пологие склоны кургана, но кроме взметавших пыль разрывов и застилавшего курган сизого дыма ничего больше разглядеть не мог. Потом появились немецкие штурмовики и методично, до позднего вечера утюжили восточные склоны. Во время бомбежки стрельба немного затухала, а затем снова разгоралась. Вечером несколько раз где-то у Волги внезапно раздавался неистовый шум, и от места шума, пронзая потемневшее небо, за курган летели огненные снаряды. Я уже слышал, что это стреляют "катюши" - какое-то наше новое таинственное оружие. Бой не прекратился и с наступлением ночи. Разрезая темноту, с вершины бугра в сторону города и от подножья к вершине, скрещиваясь, неслись светящиеся снопы трассирующих пуль. Летали наши "кукурузники", развешивали над Мамаевым ракеты на парашютах и бомбили засевших там немцев. Только после полуночи наступила недолгая тишина, а с утра снова загорелся бой.
Десять дней шло побоище на Мамаевом. С утра до ночи фашистские штурмовики кружили над его восточными склонами и засыпали наши окопы бомбами. Со стороны казалось, что в этих окопах никого уже и в живых не осталось, но кончалась бомбежка, и на склонах снова поднималась ожесточенная пальба. По полосе земли, на которую пикировали штурмовики, можно было точно определить линию нашей передовой. Несколько дней немцы метр за метром долбили подножие кургана, а потом полоса бомбежки начала подниматься все выше и наконец достигла вершины, из чего мне стало совершенно ясно, что вершину Мамаева опять захватили наши.
- Ты понимаешь, - не слезая с крыши заторопился я сообщить матери свои наблюдения, - на Мамаевом опять наши. Здорово, да?
- Здорово, - сдержанно отозвалась мать. - Только нам-то все равно придется уходить. Чем мне сегодня кормить вас?
Сегодня мать уже второй раз говорила об том. Что надо уходить. Дело в том, что весь наш запас продуктов, с самого начала состоявший из небольшой сумки сухарей, кулька муки и двух селедок, подошел к концу.
Спустившись с крыши, я взял пустой мешок и отправился в город, рассчитывая, что где-нибудь там, на бахчах, возможно, попадутся еще не собранные початки кукурузы.
За поселком я опять увидел кружившие над землей немецкие самолеты. Но теперь они пикировали не куда-то за горизонт, как в прошлый раз, а значительно ближе, на косогор за видневшейся вдали линией железной дороги. После каждого пике вслед за штурмовиками с земли вздымались столбы пыли, а несколько позже доносились взрывы. Было слышно, как строчили пулеметы и глухо бахали укрытые где-то пушки.