Адмирал фон Мюллер заметил, что гросс-адмирал фон Тирпиц уже 18 лет не состоит на практической работе во флоте и не сможет руководить мобилизованными ныне огромными силами. На это я возразил: практическое руководство – это в первую очередь дело командующих флотами и отдельными соединениями; к тому же опытный штаб поможет ему успешно освоить технику общего руководства. Я всегда готов отказаться от моего нынешнего положения и стать начальником штаба, если только меня признают подходящим для этого лицом.
Начальник кабинета разъяснил, что назначение гросс-адмирала фон Тирпица все же исключается; в качестве статс-секретаря он подчинен рейхсканцлеру, к тому же он настолько перессорился за время войны со всеми инстанциями, с которыми ему приходилось иметь дело, что от назначения его главнокомандующим можно ждать только новых конфликтов. Кроме того, доверие к нему морского офицерства значительно уменьшилось, поскольку оказалось, что материальная часть нашего флота не вполне соответствует предъявленным к ней требованиям.
Я ответил, что на время войны гросс-адмирала фон Тирпица можно с легкостью освободить от обязанностей статс-секретаря, поручив исполнение их адмиралу фон Капелле, что, по моему мнению, конфликты, в которые вступал до сих пор по неизвестным мне причинам гросс-адмирал фон Тирпиц, объясняются отстранением этого заслуженного деятеля от руководства флотом, а потому не заслуживают столь строгого осуждения, и что мнение фронтовиков о материальной части является в значительной степени необдуманным и несправедливым.
В заключение адмирал фон Мюллер заявил, что произвести подобную реорганизацию в условиях войны невозможно и что если она была желательной, ее надо было подготовить уже в мирное время.
На это я мог только возразить, что, по моему мнению, для назначения главнокомандующего, потребовался бы всего лишь приказ кабинета в несколько строк.
Начальник кабинета прекратил дискуссию, заявив, что сейчас уже невозможно отменить назначение меня на пост начальника Генмора…
Несколько других высокопоставленных офицеров рассказывали мне о предпринятых ими аналогичных попытках, имевших тот же результат. О них я говорить не буду. Важнейшей причиной отстранения меня от дел являлось существовавшее между мною и кабинетом различие стратегических концепций. Когда сражение у Скагеррака выявило, наконец, полную беспочвенность подозрений, высказывавшихся по адресу материальной части и распространявшихся в упрек мне по стране, я находился уже в отставке, а общее положение изменилось в неблагоприятную для нас сторону.
Своеобразный характер начальника кабинета фон Мюллера, понять который вообще трудно, оказал роковое влияние на судьбы Германии. В этом жизнерадостном человеке, имевшем задатки художника, выросшем в Швеции, сделавшем придворную карьеру и пользовавшемся большим успехом у придворных дам и в обществе, было также нечто от фанатика: он был трезвенником, пацифистом, другом сэра Макса Вехтера. Он прежде всего не был морским офицером. В отличие от своего предшественника Зендена он не положил в основу своего мировоззрения пруссачество в его самых благородных и ценных проявлениях. В известной степени он поддался соблазнам своего положения, ибо был мягким человеком, колебавшимся в своих суждениях о людях и в вопросах военного характера. Возражения легко убеждали его, но третьему лицу было столь же легко вновь укрепить его в прежнем мнении. Красивые слова, на которые Бетман-Гольвег был такой мастер, подкупали этого также любившего поговорить человека, который, сжившись с системой кабинетов и уверенный в своей силе, мог «если не провести все, что хотел, то по крайней мере затормозить любое мероприятие». Он также стремился к благу. Нашим несчастьем является то, что два столь похожих друг на друга человека, как Бетман и Мюллер работали в тесном контакте.
Кайзер, к сожалению, не осознал того влияния, которое оказало мировоззрение этих господ на его в общем более правильные взгляды. В Мюллере он видел прежде всего прекрасного посредника между двумя столь антагонистичными натурами, как Бетман и я. Однако именно посредником Мюллер-то и не был, это выявилось еще в годы мира, ибо он почти всегда принимал сторону Бетмана; в то время он говаривал, что, к сожалению, вынужден выступать против своих.
Были произнесены слова: Я не могу поставить кого-нибудь другого между мной и моим флотом. Для поддержания иллюзии, будто верховный военачальник самолично руководил флотом, находились личности, которые даже при мелких операциях охотно обращались к кайзеру за детальными указаниями. Рейхсканцлер и начальник кабинета, державшие Поля в своих руках, использовали особенности его характера, чтобы раздуть в болезнь его ведомственную зависть ко мне. Я думаю, что тут сказался и тяжелый недуг, который год спустя свел его в могилу. Когда незадолго до последнего припадка его болезни я встретился с ним, он выразил сожаление, что не пошел со мной по одному пути.
Я переехал в ставку и оставался там, пока мог еще полагать, что не совсем потерял свое влияние на кайзера. Однако чуждые мне методы лиц, задававших там тон, постепенно сводили это влияние на нет. Теперь я полагаю, что должность статс-секретаря, которую всячески старались принизить и выхолостить, сохранила бы большее значение, останься я в Берлине. Главнокомандующему же или, вернее, главе адмиралтейства, следовало бы не оставаться на одном месте, а свободно передвигаться, в зависимости от заданий, из ставки в Берлин, из Берлина в Вильгельмегафен, а в особых случаях находиться на борту корабля. Постоянное пребывание его на флагманском корабле, где он мог легко потерять понимание взаимосвязи явлений, было бы таким же анахронизмом, как если бы современный полководец всегда обозревал поле битвы с холма, сидя на коне.
Я не могу рассказывать здесь о том, какой вред причинило отсутствие верховного руководства и самостоятельность отдельных морских инстанций и театров войны. Самую глубокую скорбь большинству офицеров причинило отсутствие сражений, которое внушало им сильное опасение за будущность Германии и ее флота. В 1805 году катастрофа разразилась слишком быстро, чтобы многие могли усмотреть ее приближение; в наши же дни ее предвидели многие.