Я прекратил это «катанье на каруселях», установив, что нам нужно сначала решить, как следует сражаться в бою. За этим последовали осенние учения 1892 года, в процессе которых открылись новые расхождения между морским ведомством и верховным командованием; в результате той же осенью упомянутый устав заменили другим, проект которого был разработан мною. Затем мы улучшили подготовку на кораблях, после чего поднялись на следующую ступень. Вполне естественно, что это вмешательство сверху было неприятно командирам судов и командующим эскадрами, и я получил кличку «Учитель». К осени мы соединили все корабли, находившиеся на родине, в один флот под непосредственным руководством верховного командования. На маневрах мы формировали боевые соединения, не считаясь с типами кораблей, и сводили их вместе в таком количестве, в каком они никогда раньше не проводили упражнений. Впрочем, и тут можно сказать, что сражались не корабли, а люди, ибо флот был настолько невелик, что лишь тогда, когда мы наскребли некоторое количество учебных и опытных судов, минных тральщиков и других бутафорских{41} кораблей, нам удалось воспроизвести картины больших сражений, в которых участвовали два флота.
Затем начались операции более крупного масштаба. При этом отпал целый ряд построений, считавшихся весьма ценными, в том числе клинообразное и карре. В 1892-1894 годах мы разработали нашу линейную тактику. Целью ее было обеспечить такое положение, при котором противник независимо от его передвижения всегда находился бы против центра нашей линии.
Далее, мы установили наш принцип эскадренной организации. До этого времени теория морского боя вообще отсутствовала и не было ясности в вопросе о том, из какого количества кораблей должна состоять боевая эскадра. Принимая во внимание сущность линейной тактики и успех проводившейся нами интенсивной подготовки, мы решили, что наиболее подходящей нормой для соединений, применяющих линейную тактику боя, является восемь кораблей; при наличии большего числа кораблей формируется несколько эскадр, сражающихся в определенной линейной комбинации. Таким образом, из тактики выросла новая организация, которая в свою очередь определила содержание судостроительной программы.
Основываясь на нашем опыте, я снова ввел в морской лексикон старый термин «линейный корабль».
Я не могу избавиться от впечатления, что истинный смысл принципа эскадренной организации все же не был усвоен полностью. Естественное стремление командующего флотом руководить всем флотом как тактической единицей лишь в некоторых случаях является правильным. Только определенная самостоятельность командующего эскадрой обеспечивает наилучшие результаты деятельности флота. Чем больше флот, тем труднее руководить им из одного центра. В подобном случае он теряет маневренность, а дым, дождь и особенно пороховые газы скрывают от командующего флотом положение отдельных соединений. Это – важнейшая причина из всех, которые заставили нас принять за тактическую единицу эскадру и предоставить командующим эскадрами и соответствующими им соединениями право действовать, «сообразуясь с обстоятельствами». С этим принципом связано и стремление подчинить организацию и методы работы флота задаче выработки выдающихся личностей.
Вскоре после нас все флоты мира ввели линейную тактику и переняли линейный принцип{42}. Нынешнему поколению может показаться странным, что в начале девяностых годов ни один флот мира не имел еще четких установок и что в тогдашней специальной литературе оживленно обсуждался вопрос о «клине и карре», хотя еще выстроенный в линию афинский флот под командой Формия победил спартанца Брасида, который, следуя сухопутной тактике, построил свои корабли в карре. В то самое время, когда мы приходили к этим выводам эмпирически на «маленьком учебном плаце» перед Кильской бухтой, американский адмирал Мэхэн сделал их теоретически, на основе изучения истории; впоследствии, когда я познакомился с его книгой, я обратил его внимание на это оригинальное совпадение.
Англичане казались мне тогда сильно отставшими в тактике, доказательством чего служит процесс Трайона, последовавший за гибелью «Виктории»{43}. Впрочем, тактика и не была нужна англичанам. Трафальгарский бой положил конец соревнованию на море, и с этого времени развитие теории и практики морской войны прекратилось, в то время как на суше равновесие сил способствовало прогрессу военной науки. Обладая подавляющим превосходством сил, британский флот мог разгромить любого противника при всех условиях. Мы же находились в другом положении. Наш пример заставил англичан взяться за работу и по-новому осмыслить морскую войну. Вначале маленький германский флот почти не внушал беспокойства англичанам. Лишь инструкции, украденные или найденные на погибшем миноносце, привлекли к нашей работе внимание англичан. Примерно с 1896 года в британском флоте нас стали считать врагами, поэтому англичане принялись изучать наши методы и пошли тем же путем, что и мы. Они никогда не признают, что в этой области пошли к нам на выучку, однако это было так, и уже в то время мы знали, что новый дух развития британского флота был заимствован у нас. Для положения Германии было весьма характерно, что флот, почти не имевший еще кораблей, являлся ведущим в области методики. Мы должны были или строить корабли, или передать наши идеи иностранцам. Мы стали строить, и по качеству кораблей и тактическим достижениям (но не по общему тоннажу) стояли в мировой войне выше англичан, хотя время их тактической спячки и неясных маневров осталось далеко позади.