Достигнутая благодаря нашей системе непотопляемость выдержала испытание. В отличие от британских, наши корабли было почти невозможно уничтожить. По маленькому «Висбадену»{85} бил весь английский флот, а бедное суденышко все не хотело тонуть. Окруженный и торпедированный «Майнц» удалось пустить ко дну только тогда, когда офицер и торпедист, оставшиеся на нем после того как вся остальная команда покинула корабль, открыли кингстоны и погибли вместе с ним. Прекрасный командир «Эмдена»{}n» с полного хода посадил его на коралловые рифы, и все же внутренняя часть корабля осталась неповрежденной.
Неуязвимость наших кораблей для мин и торпед была прямо поразительной. При нападении адмирала фон Ребера на Имброс под «Гебеном» взорвались три мины и все же он смог вернуться в Босфор без посторонней помощи; между тем современный английский линкор «Одейшес» погиб в Ирландском море от одной мины. Только старые корабли, вроде «Поммерна»{87} и «Принца Адальберта»{}n», построенные в то время, когда наше исследование проблемы непотопляемости еще не было закончено, оказались менее выносливыми.
Лучшим качеством корабля является его способность сохранять плавучесть в горизонтальном положении, а следовательно, и известную боеспособность; в этом отношении английский флот настолько отстал от нашего, что одно это качественное различие могло определить исход морского боя. Но и во всех других отношениях наше строительное искусство обеспечивало судам максимум боеспособности.
Поскольку мы стремились придать кораблям те свойства, которые дают себя знать в бою, в мирное время даже многие офицеры не могли оценить их по достоинству, ибо мы принесли в жертву боеспособности ряд второстепенных качеств и удобств, играющих большую роль в мирное время. Так, например, полное отсутствие дверей в подводной части было весьма неудобным, но в серьезном случае оно могло определить судьбу корабля. В каждом морском бою наступает психологический момент, когда одна сторона приходит к выводу, что «враги тонут, а мы нет, враги горят, а мы нет», после чего эта сторона больше не несет потерь, а противник теряет все.
Для сравнения наших кораблей с равноценными английскими приведу всего одну цифру. Наш «Дерфлингер» даже без учета превосходства германских боеприпасов мог пробить самую толстую броню британского «Тайгера» с расстояния в 11700 метров; «Тайгеру» же нужно было для этого подойти к «Дерфлингеру» на расстояние в 7800 метров. Примерно столь же разительным превосходством в вооружении и крепости брони обладали почти все линкоры этого возраста.
Воплотив в сталь и железо наши теории, мы отказались от многого из того, что принесло бы нам немедленное признание и избавило бы от критических сравнений с рекламными данными иностранных судостроительных фирм. Наши корабли отличались большим весом вследствие наличия тяжелой брони на ватерлинии, повышенной непотопляемости и несгораемости и особых методов защиты постов управления.
В решающие для Германии годы развития мы обеспечили ей качественное превосходство над английским флотом, а это в значительной мере компенсировало малочисленность наших морских сил.
Разумеется, и в самой Германии лишь немногие знали, в чем состояло это превосходство; многие, но не все доверяли создателям флота. Когда корабль плавал по морю в мирное время, его прочность и боеспособность оставались в тени и было безразлично, толстая на нем броня или тонкая. Зато бросались в глаза такие факты, как вооружение наших кораблей орудиями, которые при меньшем калибре имели больший вес, чем у англичан; эти обстоятельства питали столь распространенную в Германии страсть к брюзжанию; тот же факт, что наши орудия действовали эффективнее и при меньшем калибре имели почти такую же мощь, как более крупные английские, а также обладали целым рядом других преимуществ, оставался незамеченным.
Основательность моего способа работы была противна многим людям по свойствам их натуры и прямо ненавистна другим, которые составляли себе списки желательных свойств на основании данных, публиковавшихся иностранцами для отвода глаз. Если наши позорно выданные врагу корабли будут теперь подвергнуты исследованию в целом и в деталях, то англичане подивятся тому, какого противника они имели в лице немцев в родной им области – судостроении.
Англичане далеко не имели такой добросовестной и умной работы. Поскольку, однако, англичане – не немцы, им будет трудно признать, что иностранные изделия лучше их собственных. Мне было трудно заставить себя подчеркнуть это. Но если наш народ захочет извлечь уроки из своей судьбы, ему придется отыскать в себе черты самоубийцы. Ибо лишь после битвы у Скагеррака многие поняли, какое оружие они имели в лице германского флота. Но иэ его существования не были своевременно сделаны исторические выводы.
Когда в 1870 году немецкие армии выступили в поход с неполноценным оружием, им говорили: «Шаспо обладает преимуществом лишь на большом расстоянии. Подбегите к врагу на расстояние в 700 метров, и преимущество перейдет к вам».
Нужно было только сказать германскому флоту правду, и в первые месяцы войны он ринулся бы в бой с непобедимым сознанием своего превосходства. Вместо этого критика отдельных деталей стала своего рода спортом в высших морских кругах. В результате офицерство приобрело опасную черту: оно больше сомневалось, чем верило. Само собой разумеется, что кое-что можно было сделать лучше, чем это было сделано нами. Но конечный результат нужно рассматривать в целом. Этого не понимали в нашей Германии 1914 года. Она вела себя, как в изречении, вывешенном на стрельбище в Меппене:
Без промаха сажайте пули