Вовремя войны неспособность кабинетов к вынесению правильных решений снова сделалась бичом для нации. Если у Гогенлоэ и Бюлова я находил естественную и соответствовавшую конституции защиту против вмешательства кабинетов, то при г-не фон Бетмане имело место обратное явление.
Мне казалось странным, что ни демократическое, ни честно преданное монархии крыло рейхстага так и не вскрыли основного порока прежнего образа правления – чрезмерного влияния кабинетов. Когда в октябре 1918 года нужно было лишить кайзера и канцлера всякой власти, рейхстаг занялся этим с чрезвычайной поспешностью, отбросив обычную процедуру. Но на протяжении многих лет, предшествовавших этому событию, демократия ни разу не выступила в защиту конституции. Зато лучшее из того, что мы имели, – проникнутая государственным сознанием деловая работа ведомств, являвшаяся предметом зависти всех наций мира, – терпела большой ущерб как от демократии, так и от кабинетов; непроизводительные силы самой разнообразной окраски всегда объединялись в Германии, чтобы мешать созидательной государственной деятельности.
Можно опасаться, что многие из тех, которые, будучи обязаны бороться против влияния кабинетов, никогда этого не делали, теперь обрушатся с тем большим усердием на всю старую правительственную систему. При этом могут сыграть известную роль заметки кайзера на полях, число которых неизмеримо, ибо кайзер старался следовать в этом отношении стилю своих предков. Однако, чтобы судить о ценности этих и подобных им высказываний, делавшихся. под впечатлением момента, нужно очень хорошо знать кайзера.
Не надо ловить меня на слове, используя мои пометки, – заявил он сам. Поэтому он был немного удивлен, когда однажды я счел своим долгом подать прошение об отставке, основываясь на одной такой пометке. В другом, аналогичном, случае кайзер заявил, что он говорил еще и не такие вещи другим министрам, которые, однако, не делают из них немедленных выводов. Кайзер всегда требовал от своих ответственных советников, чтобы они проверяли его высказывания и умели отличать важное и значительное от того, что выражало лишь настроение минуты. Обычно кайзер соглашался с обоснованными возражениями.
К сожалению, кабинеты придавали чрезмерное значение указанным заметкам кайзера. Все его письменные высказывания, даже и такие, которые рассматривались ведомствами лишь как предложения, нуждающиеся в проверке, увековечивались кабинетом с помощью химической обработки, как это делается с карандашными набросками художника. Тем самым для историков будущего, не знакомых лично с условиями нашего времени, был сохранен материал, который при неправильной трактовке его может дать совершенно ложное представление как о личности самого кайзера, так и о современном ему режиме.
Фактически кайзер совсем не был тем самодержцем, каким выставляли его наши враги и наша демократия. Это утверждение основывается почти исключительно на его высказываниях в стиле прошлых эпох, а не на его реальных действиях и решениях и меньше всего на его отношении к важнейшим вопросам. Кайзер считал себя обязанным подчиняться законодательным учреждениям империи. Это с особенной ясностью сказалось во время войны.
В беседах с кайзером я принципиально ограничивался ведомственными вопросами. Поэтому мое влияние на него осталось весьма ограниченным и я совершенно потерял это влияние, когда началась война и я лишился возможности говорить с кайзером с глазу на глаз.
Постоянным гостем в Роминтене был мой предшественник – адмирал Гольман, приглашавшийся на мои доклады наряду с начальником кабинета. Его спокойствие, знание дела и личная беспристрастность приносили большую пользу, ибо кайзер справедливо считал адмирала другом, пекущимся об его интересах. Если кайзер не всегда относился так же к своим официальным сотрудникам, не уступавшим в верности адмиралу Гольману, то, по утверждению лиц, знавших Вильгельма II в годы его юношества, это объяснялось влиянием его воспитателя Гинцпетера, систематически внушавшего ему недоверие к будущим советникам.
Если это верно, то хотя в будущем правителе необходимо воспитывать умение разбираться в людях, Гинцпетер не понимал условий тогдашней прусско-германской действительности.
В своей узкой сфере деятельности я всегда убеждался в том, что после окончания испытательного периода полезно оказывать подчиненному безграничное доверие, которое лишь укрепляет в нем хорошие качества. Правда, на этом пути приходится переживать и горькие разочарования.
В роминтенском охотничьем домике образ жизни императора сближался с буржуазным; за украшенным листьями столом подавались домашние блюда. По вечерам часто читали вслух. К числу постоянных посетителей принадлежал полковник, командовавший расположенным неподалеку русским пограничным гарнизоном, которого в шутку упрашивали пощадить оленей и луга, если ему придется вторгнуться на нашу территорию. И в самом деле, когда началась война, царь приказал не опустошать Роминтен. «Главнокомандующий охотой» ожидал от флота охотничьей удачи. Но прошло много лет, прежде чем он подарил мне зеленую форму, в которой охотились придворные. Он часто брал меня с собой на охоту в расцвеченные осенью роминтенские луга, но во время моих докладов не должно было слышаться оленьего крика – об этом заботились мои добрые друзья – лесничие.
Императрица, постоянное присутствие которой придавало особую окраску роминтенскому мирку, как правило, не занималась политическими вопросами. Но когда она считала, что правильно понятые интересы супруга требуют ее вмешательства, то действовала решительно и обычно с успехом. Я вспоминаю об этой высочайшей особе с искренним уважением. Все, кто имел удовольствие познакомиться с нею, считали ее характер истинным благом для страны. Когда весной 1915 года кайзер переехал с западного фронта на восточный в связи с разногласиями, возникшими между ним и Гинденбургом, императрица, прибывшая из Берлина, велела прицепить в Галле свой вагон к поезду супруга, который был поражен, увидев ее на следующее утро. Известная фотография, изображающая кайзера и Гинденбурга после примирения в Познани, была заснята ею.