Установление конкретных целей войны правительством и партиями большинства на деле не помешало бы переговорам о мире с Англией, основанном на соглашении сторон, и даже облегчило бы их. Один только немец не понимал, что разъяснение собственному населению желательности достижения определенных целей войны приводит к снижению требований внешнего врага.
Лишь одно настроение делает непобедимым оружие народа, ведущего борьбу за существование. Оно заключается в словах:
Воцаришься – иль погибнешь,
Раб, униженный во прахе,
Или грозный повелитель,
Жертва или победитель,
Наковальня – или млат.
Вследствие позиции, занятой правительством и лидерами партий, массы совершенно не знали, что подвергавшиеся таким нападкам аннексионисты не представляли никакого иного мнения, кроме этой истины; не зная аннексионистов, они видели в них чудовищ и осуждали их.
Депутат Кон поучал их:
Война – доход богатым
И смерть – простым солдатам.
Когда о человеке говорили: Он за продление войны, это звучало как ругательство. Гамбетту же его народ превозносил до небес именно потому, что своим даром затягивать войну он обеспечил своему народу более благоприятные условия мира и что особенно важно – спас его честь и уверенность в себе – основу национального благосостояния. Германский народ не понимал, что Англия не хотела мира, основанного на соглашении сторон (как быстро откликнулись бы мы на любое предложение этого рода!), а ждала лишь того момента, когда неразумие наших обманутых масс свергнет «сторонников продления войны» и положит конец сосредоточению сил н напряжению энергии. Целью врагов было, как теперь видят и самые близорукие люди, добиться нашего падения. Англия не видела надобности заключать мир, основанный на соглашении сторон, уже потому, что, учитывая характер нашей политики и находившегося под ее влиянием руководства войной, она могла получить такой мир в любой момент. Англия желала большего. Поэтому для каждого настоящего немца самая затяжная борьба с минимальными шансами на успех была предпочтительнее подчинения ее уничтожающему приговору без крайней на то необходимости. Такое подчинение было прямой изменой народу.
Я, разумеется, не забываю ни на миг о тех ударах, которым подверглись нервы германского народа в результате голодной блокады. Не следует недооценивать физического и духовного воздействия этого самого жестокого из орудий войны, инициатором применения которого в современной войне явилась Англия; это воздействие в значительной мере оправдывает снижение сопротивляемости народа.
Тем более важной для руководителей нации и вообще для всех дальновидных политиков, становилась задача трезвой оценки последствий блокады н применения всех средств для поддержания и правильного направления готовности к борьбе. Однако там, где нет воли к победе, естественно ослабевает и необходимая для достижения ее сила.
Мой так называемый «аннекснонизм» заключался в пессимистическом и, к сожалению, подтвержденном историей взгляде на наше политико-экономическое будущее. Я не мог удовлетвориться утешительными надеждами на справедливый мир и Лигу Наций, как делали это многие сограждане интернационально-капиталистического и социалистического толка. Я спрашивал себя: как закончить войну таким образом, чтобы германскому народу было обеспечено при его трудном географическом положении равноправие с другими державами, обладающими естественным мировым значением. Наше положение мировой державы потеряло бы свою искусственность лишь в том случае, если бы мы достигли в срединной Европе положения Primus inter pares{192}, в котором большинство европейских народов увидело бы гарантию их собственной полной свободы. Такова была цель, стоявшая перед нами. Пока она не была достигнута, мощь Германии отвечала положению германского народа в мире столь же мало, как в XVIII столетии положение Пруссии отвечало ее действительным силам.
Пространство заключает в себе будущее; эта формула применима к империям британцев, американцев, русских и даже французов, способных к дальнейшей экспансии в Африке.
Германская империя, втиснутая в сердце Европы, не могла завоевать пространство в этом смысле. Ее будущее заключалось в деятельности, распространенной по всему миру и служившей всему миру; при существовавшем политическом положении это будущее могло быть обеспечено только достижением такой обороноспособности, которая вызывала бы к себе уважение других стран. Вот истинная причина стремления врагов разрушить прусский милитаризм. В этом случае с нами вообще было бы покончено. Для царя или для французов их миллионные армии были, пожалуй, безнравственной роскошью, ибо кто думал когда-либо о нападении на эти страны? Но что Германия нуждалась в мощной военной силе в связи с необычайно неудобными географическим положением и границами, а также с наличием искони жадных до завоеваний соседей, это определенно признал даже Ллойд-Джордж в канун 1914 года; и кто мог бы оспаривать это ныне, когда мы обладаем опытом мировой войны? Однако после 1914 года Германская империя могла стать обороноспособной и жизнеспособной лишь ликвидировав господство Англии над Бельгией.
Даже до битвы на Марне я не ожидал победы германского оружия в стиле 1870 года. Американцы во всяком случае отняли бы у нас многие плоды победы. Ведь еще за целое столетие до этого (в 1815 г) президент Соединенных Штатов, несмотря на тогдашнюю вражду с Англией, заявил в послании Конгрессу: Не допустить развития того зародыша, который заключен в Германии, вот цель решительного государственного искусства будущего{193}.