Это была пока еще относительно сдержанная формулировка. Весной 1937 года Гитлер посетил меня в моих берлинских выставочных помещениях. Мы стояли одни перед более чем двухметровым макетом Стадиона четырехсот тысяч. Он был установлен как раз на уровне глаз, там была изображена каждая будущая деталь, он подсвечивался сильными софитами, и нам не нужно было напрягать фантазию, чтобы представить себе эффект, который производило бы это сооружение. Рядом с макетом на стендах были размещены чертежи. Гитлер повернулся к ним. Мы говорили об Олимпийских играх, я, как уже не один раз до этого, обратил его внимание на то, что размеры моей арены не соответствуют олимпийским требованиям. На это Гитлер, тем же тоном, как если бы речь шла о чем-то само собой разумеющемся и не подлежащем обсуждению, сказал: «Это совершенно неважно. В 1940 г. Олимпийские игры еще раз пройдут в Токио. Но после этого они всегда будут проводиться в Германии, на этом стадионе. И какими должны быть размеры арены, будем определять мы».
По нашему точному графику этот стадион должен был быть готовым к съезду 1945 г…
Глава 6
Крупнейший заказ
Гитлер беспокойно ходил взад и вперед в саду Оберзальцберга. «Я действительно не знаю, что делать. Это слишком трудное решение. Больше всего мне хотелось бы присоединиться к англичанам. Но история показывает, что англичане часто бывают ненадежными. Если я буду с ними, между мной и Италией все будет навсегда кончено. После этого меня бросят англичане, и мы будем сидеть между двумя стульями». В таком духе он часто высказывался осенью 1935 г., обращаясь к своему узкому кругу, как всегда, сопровождавшему его на Оберзальцберг. Муссолини в эти дни начал вторжение в Абиссинию, сопровождавшееся массированными бомбардировками, негус бежал, была провозглашена новая Римская империя.
С тех пор, как визит Гитлера в Италию в 1934 г. принес так мало успехов, он стал не доверять, правда, не Муссолини, но уж во всяком случае итальянцам и итальянской политике. И вот, видя, что его сомнения получают подтверждение, Гитлер вспомнил один политический завет Гинденбурга, согласно которому Германия никогда больше не должна была действовать совместно с Италией. Под водительством Англии Лига наций ввела экономические санкции против Италии. Теперь нужно принять окончательное решение, считал Гитлер, быть ли с англичанами или с итальянцами. Это будет решение на длительную перспективу. Как это случалось не раз и в будущем, он говорил о своей готовности гарантировать англичанам неприкосновенность их колоний в обмен на общее урегулирование.
Но обстоятельства не оставляли ему выбора. Они вынуждали его принять решение в пользу Муссолини. Несмотря на общность идеологии и наметившиеся личные отношения, это было нелегким решением. Еще много дней спустя Гитлер подавленно говорил, что ситуация вынудила его совершить этот шаг. Тем большее облегчение он испытал, когда несколько недель спустя выяснилось, что введенные наконец санкции по именно решающим позициям не затронули Италию. Из этого Гитлер заключил, что Англия, как и Франция, не желают идти на риск и уклоняются от всякой опасности. То, что позднее выглядело как дерзость, было результатом этого открытия. Западные правительства, как он заметил тогда, проявили себя слабыми и нерешительными.
Эти его представления получили дальнейшее подтверждение, когда 7 марта 1936 г. немецкие войска вошли в демилитаризованную Рейнскую область. Это было открытым нарушением Локарнского договора, по условиям которого ответный ввод войск держав-участниц был бы оправдан. Гитлер нервно ожидал первой реакции. В спецвагоне, в котором мы вечером этого дня выехали в Мюнхен, во всех купе царила атмосфера крайней напряженности, которую излучал салон фюрера. На одной из станций в вагон поступила новость. Гитлер облегченно вздохнул: «Наконец-то! Английский король не станет вмешиваться. Он сдержит свое обещание. Таким образом, все может пройти хорошо». Реакция Гитлера выдала его незнание того, какие ничтожные возможности конституция предоставляет английской короне по сравнению с парламентом и правительством. И все же для военной интервенции, конечно, требуется согласие короля, и может быть, это было как раз то, что хотел дать понять Гитлер. Во всяком случае, его беспокойство было сильно и даже позднее, когда он вел войну почти со всем миром, он всегда называл вступление в Рейнскую область своим самым рискованным предприятием: «У нас не было настоящей армии: у нее даже не было достаточно сил, чтобы в одиночку выступить против Польши. Если бы французы предприняли серьезные действия, нас бы победили без труда, через пару дней наше сопротивление был бы сломлено. А то, что у нас называлось ВВС, просто вызывало смех. Несколько Ю-52 „Люфтганзы“ и даже для них у нас не было достаточно бомб». После отречения от престола короля Эдуарда VIII, будущего герцога Виндзорского, он еще часто заводил разговоры о его якобы благожелательном отношении к национал-социалистической Германии: «Я уверен, что благодаря ему удалось бы достичь прочных дружественных отношений с Англией. С ним все было бы иначе. Его уход стал для нас тяжелой потерей». После этого следовали замечания о темных антинемецких силах, определявших развитие британской политики. Его сожаления о том, что не удалось наладить отношения с Англией, красной нитью проходили через все годы его правления. Они еще более усилились после того, как 22 октября 1937 г. герцог Виндзорский с супругой посетил Гитлера на Оберзальцберге и якобы хорошо отозвался о достигнутом в Третьем Рейхе.
Через несколько месяцев после не встретившего сопротивления ввода войск в Рейнскую область Гитлер проявлял радость по поводу обстановки гармонии, царившей на Олимпийских играх, мировое общественное мнение явно успокоилось. Он отдал указание создать у многочисленных авторитетных гостей из-за рубежа впечатление миролюбия Германии, очень возбужденно следил за спортивными битвами, и, в то время как каждый из неожиданно многочисленных успехов немецкой команды заставлял его цвести от счастья, он был крайне раздражен серией побед американского чудо-бегуна негра Джесси Оуэна. Люди, чьи предки обитали в джунглях, примитивны, у них более атлетическое сложение, чем у цивилизованных белых, сказал он, пожав плечами, они неравные соперники, и поэтому нужно исключить их участие во всех будущих Олимпийских играх и спортивных соревнованиях. Самое сильное впечатление на Гитлера произвело неистовое торжество берлинцев, когда французская команда вступила на Олимпийский стадион. Она прошла мимо почетной трибуны Гитлера, подняв руки в приветствии и тем самым вызвала стихийный восторг многих зрителей. Но Гитлер уловил в продолжительных аплодисментах голос народа, в котором была слышна тоска по миру и взаимопониманию с соседней западной страной. Если я правильно понял то, свидетелем чего я тогда стал, это торжество берлинцев его скорее обеспокоило, чем обрадовало.