В партии все было по-баденски уютно. После кипучей жизни берлинской организации, в которую я постепенно втягивался, в Мангейме мне казалось, что я попал в какой-то кегельный клуб. Не было автомобильного клуба, поэтому Берлин приписал меня к моторизованному корпусу СС, как я тогда считал, в качестве полноправного члена, но, по всей видимости, в качестве всего лишь гостя. Дело в том, что когда я в 1942 г. захотел восстановить свое членство, выяснилось, что я не состоял на учете в моторизованном корпусе СС.
Когда началась подготовка к выборам 31 июля 1932 г., мы с женой поехали в Берлин, чтобы слегка окунуться в атмосферу выборов и, по возможности, быть полезными.
Дело в том, что перспективы в профессиональной деятельности по-прежнему отсутствовали, и это очень оживило мой интерес к политике или то, что я называл интересом к политике. Я хотел внести свой вклад в победу Гитлера на выборах. Правда, речь шла всего лишь о паузе продолжительностью в несколько дней, поскольку из Берлина мы намеревались поехать дальше, чтобы совершить уже давно запланированное путешествие на байдарках по озерам Восточной Пруссии.
Вместе со своим автомобилем я явился к своему руководителю автомобильного клуба берлинского окружного руководства Вест Виллю Нагелю. Тот задействовал меня для осуществления курьерской связи между штабами различных организаций нашей партии. Если речь шла о «красных» кварталах, мне нередко становилось очень не по себе. В подвальных помещениях, больше напоинающих норы, ютились всеми преследуемые национал-социалистические отряды. Точно также чувствовали себя коммунистические форпосты там, где господствовали национал-социалисты. Никогда не забуду бледное от недосыпа, угрюмое и измученное от переживаний лицо командира отделения в Моабите, в то время одном из опаснейших районов. Эти люди рисковали своей жизнью и жертвовали здоровьем во имя идеи, не зная, что их использовали для осуществления фантастических представлений алчущего власти человека.
27 июля 1932 г. Гитлер должен был прибыть на берлинский аэродром Штаакен после утреннего митинга в Эберсвальде. Я должен был отвезти связного из Штаакена к месту следующего митинга, на стадион в Бранденбурге. Трехмоторный самолет остановился, из него вышли Гитлер с несколькими сотрудниками и адъютантами. Кроме нас, на поле почти никого не было, правда, я держался на значительном удалении, но тем не менее я видел, как Гитлер нервничал и выговаривал адъютанту за то, что автомобили еще не поданы. Он гневно ходил взад и вперед, бил собачьей плетью по высоким голенищам своих сапог и производил впечатление не умеющего владеть собой, брюзгливого человека, который пренебрежительно относится к своим сотрудникам.
Этот Гитлер очень отличался от того внешне спокойного и цивилизованного человека, которого я видел на студенческом собрании. Особенно не задумываясь над этим, я в то время впервые столкнулся со странной многоликостью Гитлера: с большой актерской интуицией он умел приспосабливать свое поведение на людях к изменениям ситуации, в то же время не особенно церемонясь со своим ближайшим окружением, своими слугами и адъютантами.
Автомобили прибыли, я с моим связным уселся в свою спортивную тарахтелку и поехал с максимальной скоростью, на несколько минут опрежая колонну Гитлера. В Бранденбурге по краям дороги вблизи от стадиона стояли социал-демократы и коммунисты, и мы — мой спутник был в партийной форме — вынуждены были пробираться мимо раздраженной живой цепи. Когда спустя несколько минут прибыл Гитлер со своей свитой, толпа превратилась в клокочущую яростную массу, заполнившую улицу. Машине пришлось протискиваться со скоростью пешехода, Гитлер, выпрямившись, стоял рядом с водителем. В тот момент я отдал должное его мужеству и до сих пор испытываю это уважение к нему. Негативное впечатление, возникшее у меня на аэродроме, вновь исчезло под воздействием этого зрелища.
Вместе со своим автомобилем я ждал за пределами стадиона. Поэтому я не слышал речь, зато я слышал бурные овации, на несколько минут прерывавшие речь Гитлера. Когда партийный гимн возвестил конец, мы снова пустились в путь. Потому что Гитлер в этот день выступал еще и на третьем митинге на берлинском стадионе. Здесь тоже все было переполнено. Снаружи на улицах стояли тысячи людей, которым не удалось войти. Толпа терпеливо ждала уже несколько часов, Гитлер опять прибыл с большим опозданием. Мое сообщение Ханке, что он вскоре прибудет, немедленно передали через громкоговоритель. Раздались неистовые аплодисменты — первый и единственный случай, когда их вызвал я.
Следующий день определил мой дальнейший путь. Байдарки уже были в камере хранения на вокзале, билеты в Восточную Пруссию куплены, отъезд назначен на вечер. Но днем раздался телефонный звонок. Руководитель национал-социалистического автомобильного клуба Нагель передал мне, что меня хочет видеть Ханке, ставший заведующим организационным отделом берлинского гау. Ханке встретил меня радушно: «Я повсюду искал вас. Не хотите ли перестроить здание берлинской организации НСДАП? — спросил он, едва я вышел. — Я прямо сегодня предложу это Доктору. 1 „“ Дело очень спешное». Еще несколько часов — и я сидел бы в поезде, и никто бы в течение многих недель не смог найти меня среди уединенных восточно-прусских озер; гау пришлось бы подыскать другого архитектора. Долгие годы я считал этот случай счастливым поворотом в моей жизни. Веха была поставлена. Спустя два десятилетия я в Шпандау прочитал у Джеймса Джинса: «Ход поезда на подавляющем большинстве отрезков пути определяет только то, как проложены рельсы. Но время от времени встречаются узловые пункты, где сходятся различные пути, где можно перевести стрелку в одном, а можно в другом направлении, затратив на это совершенно ничтожную энергию, необходимую для установки вех».
Новый партийный дом находился на фешенебельной Фосс-штрассе в окружении представительств немецких земель. Из задних окон я видел прогуливающегося в прилегающем парке восьмидесятилетнего рейхспрезидента, нередко его сопровождали политические деятели и военные. Партия, как мне сказал Ханке, хотела уже зрительно выдвинуться в непосредственную близость центра политической силы и, таким образом, заявить о своих политических претензиях. Моя задача была скромнее: я опять выложился на покраске стен и косметическом ремонте. Зал заседаний и кабинет гауляйтера также были обставлены относительно просто, частично из-за недостатка средств, частично потому, что я все еще находился под влиянием Тессенова. Но эта скромность компенсировалась помпезной лепниной и деревянными панелями времен грюндерства. Я работал день и ночь и очень спешил, потому что партийная организация настаивала на очень жестких сроках. Геббельса я видел редко. Боевая кампания по подготовке выборов 6 ноября 1932 г. отнимала у него все время. Замученный и совершенно охрипший, он несколько раз осмотрел помещение, не проявив особого интереса.