Левассер так взглянул на мои рассказы: он сравнил меня со своим соотечественником Henry Monnier[142] и сказал, что если он моих рассказов не понял, то прочувствовал, и, крепко пожавши мою руку, назвал меня camarad'oм.
Графиня Нессельроде спросила меня, отчего я не прочту своих рассказов в Малом театре.
Я отвечал, что это постом запрещено.
– А как же Левассер?
– Иностранцам позволено.
– Какой вздор! Граф вам разрешит. Я ему скажу.
На другой день я получил записку, которую прочитав, выразумел, что я должен явиться к графу Закревскому в восемь часов утра, и не с главного подъезда, а со двора.
По узкой лестнице взобрался я во второй этаж и очутился в длинной передней. Передняя проявляла кипучую деятельность. Несколько пар сапог со шпорами отражали от себя ослепительный блеск, а одна пара готовилась к восприятию блеска. Казачок-лакей смазывал ее ваксой, ходил по ней густой щеткой, дышал на нее и т. п. Сюртук с густыми белыми эполетами гордо распростерся на длинной вешалке, около него стоял длинный лакей с веником. На диване сидел в вицмундире чиновник со Станиславом на шее, рядом с ним какой-то купец.
– Что вам угодно? – спросил меня толстенький старичок в сюртуке и белом жилете.
– Мне нужно к графу…
– По какому делу?
– Графу известно, что я к нему приду.
– Этого невозможно! – возразил старичок, осматривая меня с ног до головы. – Если прошение какое…
– Нет, вы просто доложите. – Я назвал свою фамилию.
– Все это я очень хорошо понимаю и фамилию вашу мне сказать не трудно, но только этого никак нельзя. Иван Дмитриевич, – обратился он к чиновнику, – объясните им.
Чиновник посмотрел на меня в упор.
– У вас, может, письмо есть?
– Нет.
– Трудно!
– Да вы отчего же сказать не хотите? – спросил меня снова старичок.
– Может, живописец, – процедил сквозь зубы лакей, стоявший у мундира.
Несколько секунд раздумья.
– Извольте, я доложу, только бы… чего не случилось. Извольте снять пальто.
Я снял. Веник ерзал по мундиру, щетка сверкала по сапогу. Чиновник пристально смотрел на дверь, в которую ушел старичок.
– Пожалуйте! – послышалось из двери, но уже тоном ласковым. – Пожалуйте! Граф сейчас выйдет.
Мы вошли в обширную комнату, в которой стояло два огромных письменных стола.
– Вот вы обождите здесь, – заговорил старичок шепотом. – Граф вон оттуда выйдет… Вы ему и доложите все, что вам нужно. Он добрейший человек и любит, чтоб с ним смело говорили.
В дверях показалась в халате крупная, важная, плешивая, величавая фигура графа Закревского.
– Здравствуй! – сказал он резким хрипловатым голосом.
Я почтительно поклонился.
– Да ты совсем молодой… Ты мальчик… Очень рад для тебя сделать все… Мне графиня об тебе говорила. Садись. Что тебе нужно?
Я изложил свою просьбу, что желаю прочесть свои рассказы перед публикой.
– Хорошо. Подожди здесь. Придет Федор Петрович, он тебя устроит.
С этими словами граф вышел и воротился через полчаса в сюртуке без эполет. Вслед за ним вошел Федор Петрович.
– Вот, Федор Петрович, в чем его просьба. Он просит…
– Мне графиня говорила, ваше сиятельство… Я думаю, можно в частной зале, а не в театре… Ведь это решительно все равно… Графиня уж и зало нашла.
– Прекрасно. Только ты, – обратился он ко мне, – съезди к Верстовскому (управляющему московских театров) и скажи ему, что я согласен.
Маститый маэстро Верстовский изъявил полное свое согласие и пожалел, что он не может дозволить в театре.
Первый мой литературный вечер дан был на Тверской, в зале А. А. Волкова. Вся московская знать почтила меня своим присутствием.
На другой день я был приглашен к графу на вечер, на котором должен был участвовать Левассер и М. С. Щепкин. Вечер был блестящий. Михаил Семенович с чувством и одушевлением прочел стихотворение Пушкина «Полководец» и произвел на участников двенадцатого года сильное впечатление. Старец-комендант Стааль прослезился. Левассер понравился барыням и молодому поколению. Антракт. Подали мороженое. Граф подозвал меня к себе и шутливо-повелительным тоном произнес: «Зарежь его!» (то есть Левассера). Я вышел на эстраду и имел большой успех, даже удостоился рукопожатия от графа и от древнего старика Стааля.
– Ведь он наш, Михаил Семенович, здешний… московский, – обратился граф к Щепкину.
Михаил Семенович прослезился и поцеловал меня в лоб.
После 1881 г.
Послесловие
Неподражаемый рассказчик