В совете было, кроме меня, не более двух-трех министров, которые понимали, что польский вопрос настоятельно требовал разрешения в смысле дарования полякам самоуправления для удовлетворения их национальных запросов. О восстановлении польской независимости, до великой войны, очевидно, не могло быть и речи. Такое радикальное разрешение польского вопроса было, на мой взгляд, крайне заманчиво и сняло бы с плеч России тяжёлую обузу, но оно было невыполнимо, потому что послужило бы опасным прецедентом для Финляндии, имеющей первостепенное значение с точки зрения обороны столицы и всей Северной России. Помимо этого отказ России от Царства Польского привел бы нас, весьма вероятно, к войне с Германией, владевшей значительной частью коренного польского населения, в отношении которого она не допускала никакого компромисса. Восстановление Польши было неразрывно связано с поражением Германии, которого в ту пору никто не предвидел. Приходится признать, что наша польская политика обусловливалась не одними воспоминаниями о былом соперничестве между Россией и Польшей, оставившем глубокий след на их взаимных отношениях, ни даже горьким опытом польских мятежей, а в значительной мере берлинскими влияниями, которые проявлялись под видом бескорыстных родственных советов и предостережений каждый раз, как германское правительство обнаруживало в Петербурге малейший уклон в сторону примирения с Польшей. Эти «дружеские» воздействия не оставались без результата, и созданная ими у нас психология по наследству от графа Нессельроде, государственного канцлера двух первых царствований прошлого столетия, перешла, хотя и в несколько ослабленном виде, к императору Александру И.
Следы немецкого влияния на русскую политику в Польше ещё ощутительны до сих пор, и нессельродовская теория об «антипольской политике» России находит не только оправдание, но и сочувствие у некоторых современных писателей. Эта теория не только неверна по существу, но она принесла большой вред русским интересам. Со времени присоединения Царства Польского она становилась к тому же вполне нелогичной. Почему должна была Россия управлять польским народом на началах «антипольской политики», и может ли политика, направленная против интересов управляемых, принести добрые плоды? Она была на руку не России, а германцам, непримиримым врагам Польши, и делала нужное в интересах русского и польского народов сближение недостижимым.
Россия имела основание вести подобную политику только в тех областях империи, где, как в северо — и юго-западном краях, польская националистическая пропаганда действовала во вред русским национальным интересам. Россия не могла допускать этой пропаганды в областях, где польский элемент был представлен малочисленной группой населения и носил определенно классовый характер и где эта пропаганда угрожала национальному единству. Было бы безрассудно и преступно подвергать Белоруссию и Украину, более древние русские земли, чем их колония — Восточная Русь или Великороссия, риску ополячения, к которому в течение двух столетий неослабно стремилась Польша, хотя, к счастью, без особого успеха. В управлении Западной Русью и заодно с ней Литвой, более сильно, но далеко не окончательно ополяченной, «антипольская политика» была законна и целесообразна так же, как в отношении к Царству Польскому она была ошибочна и вредна. Поэтому если политика Екатерины могла быть только антипольской, то политика её преемников, начиная с Александра I и до наших дней, должна была бы проводить строгую грань между законными желаниями польского народа в его родном краю и честолюбивыми замыслами польских шовинистов в обломках Литовско-Русского государства.