Выбрать главу

Не рассматривая все события, которые вызвали русско-японскую войну, достаточно сказать, что в качестве представителя России в Токио я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием приезд в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, с целью способствовать сближению между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии в Лондоне счёл необходимым поспешить с заключением англо-японского союза.

Уверенный в то время, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна привести к войне, и не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу. По моём прибытии в Петербург я был очень холодно принят императором, и советы, которые я пытался давать относительно дальневосточных дел и в частности относительно наших взаимоотношений с Японией, систематически игнорировались. Было ещё и другое основание для столь холодного приема. Я пользовался при дворе в Царском Селе репутацией "либерала", сочувственно относящегося к движению, которое успело уже проявить себя в то время в направлении необходимости конституционных реформ в России. Это, конечно, не могло расположить в мою пользу царя и ещё меньше царицу, которая уже тогда проявляла реакционные тенденции. Хотя в то время она не успела ещё приобрести того влияния, которое явилось столь доминирующим в последние дни существования монархии, однако, несомненно, её предубеждение являлось причиной лишения меня доверия императора. Ввиду этих обстоятельств казалось, что у меня было очень мало шансов получить дипломатическое назначение большей или меньшей важности, но, с другой стороны, вдовствующая императрица, дочь короля Христиана IX, относилась ко мне с большой благожелательностью. Это в значительной мере обусловливалось дружеским расположением, которое она питала к моей жене, выросшей, так сказать, на её глазах (моя жена была дочерью графа Карла Толя, сына знаменитого генерала, носившего ту же фамилию и бывшего в течение многих лет русским посланником в Копенгагене). Царь из чувства почтения к своей матери никогда не назначал посланников в Копенгаген, не посоветовавшись сначала с ней. Таким образом, в соответствии с её желанием я получил назначение, очень почётное, несомненно, но назначение, не имевшее в обстоятельствах того времени никакого политического значения.

Время шло, и несчастные события русско-японской войны постепенно рассеивали иллюзии императора, заставляя его склоняться к признанию правильности моих предсказаний и к желанию предоставить мне более активную роль. К концу войны он решился выполнить своё намерение назначить меня посланником в Берлин на пост, который оказался вакантным ввиду ухода престарелого графа Остен-Сакена. Ещё раньше я был осведомлен, что император предполагал использовать мои специальные познания в японских делах, которые я приобрёл во время моего пребывания на Востоке. Как результат посредничества президента Рузвельта переговоры о заключении мира в Портсмуте были почти предрешены, и император долгое время колебался в выборе полномочного представителя. Сначала этот пост был предложен посланнику в Париже Нелидову, затем посланнику в Риме Муравьеву. Оба ответили отказом: первый ссылался на свою неосведомленность в делах Дальнего Востока, второй – на плохое состояние здоровья.

Казалась, что благодаря этим отказам император остановит свой выбор на мне и что я в сорок восемь часов буду назначен главой делегации, которая должна была быть направлена в Америку. Но моя кандидатура встретила сильную оппозицию со стороны министра иностранных дел графа Ламздорфа, защищавшего назначение Витте, с которым он был весьма близок не только лично, но и по политическим взглядам.

В то время кандидатура Витте была особенно нежелательна для императора, который относился недоброжелательно к этому выдающемуся государственному деятелю и не вполне доверял ему даже тогда, когда Витте занимал весьма ответственный пост в империи. Что касается меня, я совершенно уклонился от вопросов, которые являлись важными для того времени; с начала войны я принял себе за правило не касаться в моих официальных сообщениях дел, которые были в стороне от моего специального поручения, и воздерживаться от предложения каких бы то ни было советов, касающихся того трудного положения, в котором оказалось правительство. Тем не менее я был настолько убеждён в величайшей важности личного влияния нашего представителя, которое могло иметь решающее значение в вопросе успеха или неудачи мирных переговоров, что решил нарушить моё молчание и написал письмо графу Ламздорфу, в котором выразил моё глубокое убеждение со всей энергией, на какую только я был способен, что единственным человеком в России, который успешно выполнил бы столь сложное дело, является Витте. Моё убеждение основывалось на знании того исключительного престижа, который приобрёл Витте в Японии, и тех симпатий со стороны японцев, которые он приобрёл в течение времени, предшествовавшего войне. Моё письмо получено было в Петербурге как раз в тот момент, когда граф Ламздорф исчерпал все аргументы в пользу кандидатуры Витте, и, как он сам мне говорил позже, оно помогло рассеять все сомнения императора.