Блистательно выполнив его среди бела дня на людной улице Петербурга [203] и избежав немедленных преследований, он продолжал жить в том же городе, как ни в чем не бывало. Теперь дело шло о его голове. Приближенные Мезенцова открыли даже общественную подписку в пользу предателя, который выдаст, или шпиона, который выследит убийцу. Ни доноса, ни специального выслеживания бояться было нечего, от этого вполне охраняла организация, но она не могла охранить от случайного ареста, от последствий собственной неосторожности, а особенной осторожностью Кравчинский никогда не отличался. Опять явилось у всех сильнейшее желание выпроводить его из России. На этот раз говорило не одно личное, а также и общественное чувство. За последнее время все удавалось революционерам и ничего не удавалось полиции: их тайная организация в этот момент была, очевидно, лучше жандармской. Никто из прогремевших за последнее время людей не был арестован. Действовавшая более года типография, несмотря на большие суммы, назначенные на ее поимку, была цела, и на «Землю и Волю», почти открыто продававшуюся в Петербурге, была даже объявлена подписка «в местах и через лиц, публике известных». И это не было пустым хвастовством. Благодаря организации каждый из «публики», имеющий сколько-нибудь значительный круг знакомых, мог действительно добраться до лиц, имеющих отношение к «Земле и Воле», но ни в каком случае ни умышленно, ни по неосторожности не мог никого выдать. При таких условиях арест, казнь такого видного человека, как Кравчинский, была бы слишком большой удачей для правительства, подкосила бы радостную гордость партии. Всем хотелось успокоиться на этот счет. Но уговорить Кравчинского уехать добровольно в такой момент было немыслимо. Прошло несколько месяцев, пока для него придумали, наконец, поручение за границу, по-видимому, очень важное, и выполнить которое всего лучше мог именно он [204]. Кравчинский поехал в полной уверенности вернуться к выходу следующего номера «Земля и Воля», недели через три, через месяц самое большее…, и уже не вернулся.
Раз он оказался в Швейцарии, друзья сумели создать ему тысячу препятствий для возвращения, обещая позвать его, когда условия будут благоприятны. Он ждал. Условия не улучшались, а становились, наоборот, все труднее.
Раз, впрочем, уже в царствование Александра III, когда большие потери, понесенные организацией «Народной Воли», — заменившей «Землю и Волю», — сделали очень важным для нее присутствие такого «старого» революционера, как Кравчинский, его позвали, обещая прислать все необходимое для возвращения [205]. Он ответил радостным согласием; но пока он ждал обещанного, в России, последовала новая катастрофа, разбившая остатки старой организации и всякую надежду для Сергея скоро увидать родину.
Потянулись долгие, серые годы изгнания. Он употребил их на упорный, непрерывный литературный труд. В числе его многих выдающихся способностей была необыкновенная способность к языкам. Познакомившись с итальянским языком еще в тюрьме, он теперь написал на нем самое известное из своих произведений «Подпольная Россия», ряд характеристик выдающихся революционеров, а также некоторых сторон их деятельности, переведенную почти на все европейские языки.
Он изучил потом английский язык и, с 1884 г. переселившись в Лондон, начал писать почти исключительно по-английски. В целом ряде книг [206] публицистического характера он старался ознакомить английскую публику, с различными сторонами политической и общественной жизни России. Много упорного, добросовестного труда вкладывал он в эти книги, но не увлекался, не удовлетворялся ими: он в сущности насиловал для них свой талант, который тянул его в другую сторону. Эта работа казалась ему обязательной в виду поставленной им себе задачи: создать в общественном мнении Англии течение, враждебное русскому диспотизму и сочувственное русскому освободительному движению. Для этого же он читал лекции о России и писал статьи в газеты. И его усилия далеко не пропали даром. В бесчисленных статьях о Степняке, наполнявших английские газеты, в течение 10–15 дней после его смерти, не раз было указано на то, что своей деятельностью он повлиял на мнение о России некоторой части английского; общества. Успешности его усилий содействовали также многочисленные знакомства, дружеские связи, приобретенные им в различных слоях лондонского населения. Под влиянием дошедших из Сибири ужасных известий об избиении ссыльных в Якутске, о казни не оправившихся от ран жертв этого избиения, и наказании розгами политической заключенной на Каре, Сигиды, Кравчинскому удалось даже в 1890 г. образовать из англичан небольшое общество «Друзей русской свободы», издающее до сих пор газету, посвященную русским делам [207]. Он писал также небольшие брошюры и предисловия для русского «Фонда Вольной Прессы в Лондоне» [208].
Вся эта обязательная работа мешала ему сосредоточиться на той литературной деятельности, которая доставляла ему наслаждение и где, наверное, он мог бы достичь очень много.
По крайней мере, его первое и единственное крупное произведение этого рода, роман из жизни русских революционеров, русский перевод которого издается теперь его вдовой под заглавием «Андрей Кожухов» [209], является несомненно самым значительным его произведением. Это в сущности единственное во всей русской литературе художественное воспроизведение жизни русских революционеров, сделанное человеком, знавшим эту жизнь. Действие романа схватывает именно тот момент революционной борьбы, который Кравчинский так ярко пережил во время своей последней поездки в Россию.
Хотя в каждой строчке романа чувствуется горячая нежность автора к его героям, но тех слишком сгущенных красок, того восторженного лиризма, который замечался в его юношеских произведениях, здесь уже нет. И люди, и события являются в этом романе в их настоящем свете и размерах. Это — хорошее произведение, хотя ему и пришлось писать его в самых трудных условиях: на чужом языке, воображая перед собою чужих читателей, вое привычки которых так резко отличаются рт русских.
После этого романа ему удалось издать лишь небольшой рассказ, да осталась неизданной одна драма [210]. Но планов относительно этого рода произведений у него было множество. Он все мечтал выгадать как-нибудь промежуток времени, свободный от всяких текущих обязанностей, чтобы целиком посвятить его художественному творчеству.
Хотя его жизнь была полна деятельности, хотя он достиг многого, тем не менее он еще не исчерпал, не развил до конца всех способностей, лежавших в его богато одаренной натуре, когда, по ужасной случайности, был убит, переходя полотно железной дороги, наскочившим поездом [211].
Мы отлично знаем, что этот краткий перечень событий его жизни не дает в сущности никакого понятия о всей величине утраты, понесенной нашей революционной партией, еще меньше говорит он о живой прелести его личности. Чтобы дать ее почувствовать читателю на нескольких страницах, несколькими штрихами, для этого нужно было его перо, перо самого Сергея.
Владимир Дегаев
В конце января или. в начале февраля 1882 г. в Женеву ко мне с Дейчем приехал Владимир Дегаев с поручением к Кравчинскому [212]. Кравчинский был в Италии. По тогдашним итальянским условиям, его, как убийцу [213], могли выдать его адреса, поэтому, не знал никто, кроме 2–3 его ближайших друзей. Приезжему юноше мы с Дейчем не только не дали адреса, но даже не сказали, что Кравчинский в Италии. Он тотчас же примирился с невозможностью видеть Кравчинского и не задавал никаких вопросов.
203
Покушение на шефа жандармов Мезенцева было предрешено еще с весны 1878 г., когда стало известно, что по его докладу царь отклонил ходатайство сената о смягчении участи осужденных по процессу 193-х. Непосредственным же толчком к этому покушению послужило получение сообщения о казни Ковальского в Одессе. 4 августа 1878 г. во время обычной прогулки Мезенцова в сопровождении полковника Макарова по Михайловской площади подошедший к нему Кравчинский нанес ему смертельный удар кинжалом в грудь. Полковник Макаров замахнулся на Кравчинского. Тогда сопровождавший последнего Баранников произвел выстрел. Воспользовавшись начавшейся суматохой, Кравчинский и Баранников вскочили на ожидавший их экипаж и успели благополучно скрыться. Убийство Мезенцова на улице среди белого дня и успешное бегство террористов произвели громадное впечатление на общество. В письме к своим друзьям, находившимся за границей, Кравчинский писал: «В первое время все точно оцепенело, просто не верили; до такой степени факт был неожиданный. Поражало не только самое преступление, сколько его отчаянная дерзость, заставлявшая предполагать либо невероятную смелость, либо страшную силу организации злодейской шайки. Конечно, в публике были склонны видеть скорее последнее. Ничего не предполагавшее общество вдруг почувствовало, что у него под ногами какая то страшная подземная. сила, стремящаяся все перевернуть. Впечатление было сходно с тем, какое было бы, если бы город узнал в одно прекрасное утро, что под него подведены подземные мины. Паника в административных сферах очень, говорят, сильная». («Красный Архив», 1926 г., т. XIX, стр. 200).
205
Приглашение Кравчинского в Россию относится к тому времени, когда после арестов, последовавших за убийством Александра II, ряды «Народной Воли» сильно поредели.
206
«Россия под царями», «Русские грозовые тучи», «Русское крестьянство», и, наконец, последняя недавно вышедшая книга, начатая автором тотчас после смерти Александра III, изображающая бедствия, причиненные России этим царствованием [260]. Прим. В. Засулич.
207
Общество друзей русской свободы ставило своею задачею пропаганду в Западной Европе симпатий к русскому революционному движению. В 1891–1900 гг. это общество издавало газету «Frae Russia» («Свободная Россия»).
208
«Фонд Вольной Русской Прессы» был основан группой русских эмигрантов — участников революционного движения 70-х годов. Кроме Кравчинского, в эту группу входили Волховский, Шишко, Чайковский, Лазарев и др. Помимо ряда брошюр, Фонд издавал «Летучие Листки», выходившие в 1894–1899 г.г.
210
В. И. Засулич имеет в виду повесть Кравчинского «Домик на Волге», изданную в 1896 г. в Женеве, и его же драму «Новообращенный», изданную в Женеве в 1897 г.
211
Чтобы пояснить эту случайность, заметим, что непосредственно перед открытым проходом, на котором произошло несчастье, железная дорога делает крутой поворот, и в ту минуту, когда Кравчинский переходил рельсы, поезд то дошел к нему сзади, так сказать, из-за угла. Свисток был дан слишком поздно, а шум поезда не мог предостеречь Сергея. Этот шум так часто слышен в той местности, что при малейшей рассеянности не доходит до сознания, а Сергей шел глубоко задумавшись, как показали на следствии видевшие катастрофу рабочие. Прим. В. Засулич.