«1915 г. 4 июня. …Еду все время в давке и тесноте. Но доселе ворожили мне добрые духи. Не знаю, как дальше будет. Я свеж, бодр, не нуждаюсь ни в каких возбудителях, кроме классических: 10 папирос, многих стаканов чая, ставшего моим единственным напитком (и за едой). Меня радует также, что я никогда (или почти до идеальности) не раздражаюсь ни на что».
Война 1914 года. Наша первая разлука
Весной 1914 года я со своей дочерью уехала из Парижа в Москву. Бальмонт хотел приехать туда попозже, чтобы провести с нами лето в деревне, а оттуда мы должны были осенью вместе с ним вернуться в Париж, где жили. В августе разразилась война, и Бальмонт остался в Сулаке. Бальмонт, как многие тогда, как большинство в Европе, не верил в длительность этой войны. Он был уверен, что через месяц, два самое большое, она кончится. Он надеялся застать еще конец лета в России.
Но выбрался он из-за границы только через год. Это была наша первая разлука с ним на такой долгий срок. Он часто писал мне. Письма его из Парижа шли медленно из-за цензуры, но все же доходили до меня все. Телеграммы от него я получала через три-четыре дня. Бальмонт радовался объявлению войны против немцев, дружному наступлению Европы против них. Он ненавидел немцев (не народ, конечно, а милитаристский дух этой нации). А тут его вражда к ним еще обострилась. «Войну с Германией я приветствую ликующе, — пишет он. — Все последние годы были чудовищной подготовкой бедствия. Если человек готовится к убийству и заранее предвкушает его — по-моему, это хуже самого убийства. Под этим впечатлением совершенно изменилось мое личное отношение к немцам и немецкому».
Затем он пишет: «Франция поразительно красива во время мобилизации. Такая чудесная готовность идти за родину была разлита всюду! Услышав клич войны, люди буквально бросали работу в самом разгаре. В этом было что-то от древней, античной красоты. Французы по-своему похожи на англичан. У них нет нашей славянской открытости, есть как бы некоторая маска, и теперь это была маска достоинства, удивительной соразмерности и художественной взвешенности выражения чувства. За десять месяцев я не видел не только ни одной грубой сцены, но и ни одной чрезмерной. И скорбь и сознание ответственности и долга выражались с таким достоинством. Никогда Францию я не видел таким художественным народом. Мне приходилось говорить и с представителями науки, и с военными, и с женщинами — везде это было одинаково. Война была для французов вопросом жизни и смерти, но как красиво они несли свое волнение».
Бальмонт был уверен, что немцы будут побеждены и именно русскими. «Славяне должны выдвинуться на первое место в Европе и сказать свое верное, певучее, славянское слово» — писал он мне. Он напряженно следил за известиями с фронта, его страшно волновал исход войны. Все его письма ко мне в начале войны полны размышлений о «великой битве народов». Он непременно хочет принять участие в ней; завидует своим русским знакомым, мобилизованным в первые дни войны; совершенно серьезно сокрушается о своих сломанных руке и ноге, мешающих ему сражаться «в священных рядах тех, кто бьется против моего исконного врага германца, врага мечтаний, всех нежных снов моих, как русского, как поляка, как славянина».
Вернувшись с морского берега в Париж, Бальмонт пытается устроиться на фронте братом милосердия. Ему это не удается, и он долго не может успокоиться, он хочет, так или иначе, принять активное участие в происходящем, в «правом деле», «свержении грубого ига немечества». Он волнуется, начинает тосковать по России, и все его стремления направлены теперь к тому, чтобы вернуться в Россию. Он хочет во что бы то ни стало примкнуть к общему движению, выступить публично хотя бы в качестве лектора и поэта. «Я хочу, — пишет он мне в январе 1915 года, — бросать свое горячее слово перед толпами, которые загораются от меня. Ужели ограничу я себя тесными стенами своей маленькой личной жизни? Это невозможно. Я не хочу больше жить вне России. Я хочу полной свободы в пространстве и времени, и кто больше имеет прав на свободу, чем я, певец ее».
С середины зимы 1915 года Бальмонт уже серьезно думает об отъезде и предпринимает решительные меры для осуществления его. Но это очень трудно. Ему надо вести с собой Елену, Мирру и Нюшу, застрявших в Париже во время войны. Надо много денег. Переводить их из России можно только по телеграфу и небольшими суммами. В России книгоиздательства приостанавливают печатание книг. С платежами тоже дело идет туго. У Бальмонта сильно сокращается заработок. Жизнь в Париже дорожает. Русская колония нуждалась, многие голодали. Бальмонт помогал русским чем только мог: читал лекции, участвовал в концертах безвозмездно.