Каждая моя преступно-мальчишеская попытка «освободиться» (как будто я с тобой не свободен!) приводит лишь к рабству и тоске. Ты моя жизнь, ты мое все.
Поцелуй Елену, привет Максу и Маргоре{99}. С дороги буду писать.
До свидания, любовь. Милая, я твой. К.
P. S. Я был на высотах близ Барселоны. Этот вид лучше Неаполя.
1915. 1 января ст. ст. Пасси. 3 ч. д.
Катя милая, вчера весь день думал о тебе и говорил о тебе с Нюшей, когда мы с ней вдвоем встречали русский Новый Год, но и на меня, и на Мушку{100} напало какое-то забвение, и мы не послали тебе вчера телеграммы. Послал сегодня утром.
Эти дни были от тебя вести: письмо и в нем ласковое и нарядное письмишко Ниники; перевод в 2000 фр. и сегодня открытка. Я напишу тебе сейчас лишь два слова: дня через два пишу обо всем, что думаю, подробно и напишу также Нинике, которую целую.
И уже серьезно начал думать об отъезде в Россию. Но хочется предварительно закончить намеченные чтения и подготовить разные рукописи, чтобы не с пустыми руками приехать и не сразу попасть в какую-нибудь лямку. Надеюсь к отъезду в марте кончить «Урваси» Калидасы, «Васантасэну» Вигасы и написать что-нибудь свое, — в какой форме, еще не ведаю.
Я не очень понял слова твоей вчерашней телеграммы: «Пошли стихов для газет». Каких? Куда? У меня почти ничего нет, кроме того, что я уже послал. Все ж через два дня смогу тебе приложить несколько вещей, но не знаю, своевременны ли.
Я начал верить в возможность устроить в России благое житие и надеюсь, что не с холодными и безучастными людьми встречусь в Москве и Петрограде, а, может быть, поеду и в Киев, и в Одессу, и в Тифлис, и куда-нибудь еще, где меня знают, любят.
Стоит ли возвращать почтой две грузинские грамматики, которые мне более не нужны, или привезти их? Просьба: пошли мне, пожалуйста, какую-нибудь грамматику санскритского языка на русском языке, а также, если что найдешь, по сравнительному языкознанию. Очень буду признателен.
Война, очевидно, затягивается надолго. Думаю, что в России, если благополучно доеду до нее, остаться нам придется долго. Но не хочется разрушать здешнее житье. Если бы можно было, я был бы склонен семь месяцев проводить в России и пять в Париже или вообще за границей. Видно будет.
Милая, целую тебя крепко. Шлю благие мысли. Да будет 1915 год светлым годом Освобожденного Человечества и озаренных дней для нас, образующих наш маленький Остров Объединенный. Твой К.
Париж. 1915. 18 января н. ст. 4 ч. д.
Катя милая, я собирался тебе писать подробно еще три дня тому назад, но с машинкой моей, которая только что перед этим была в чистке и исправлении, случилось несчастие, она отказалась писать, пришлось опять ее везти сюда, на бульвары, — и вот я сижу у Гаммона, пишу для проверки, а Нюша покорная сидит около меня. Что же мне писать для проверки — как не письмо тебе, Черноглаз, не правда ли, для проверки машинки и для проверки собственного сердца также? Впрочем, мне себя проверять не нужно. Чувствую и знаю, что за последнее время я стал спокойнее и радостнее, и все кругом стало более светлым и обещающим.
Эти последние дни я был импрессионирован приездом Макса, я очень рад ему. Он по-прежнему мил, болтает вычурно, но умно, сразу колыхнул в моей душе какие-то молчавшие области и, прежде чем еще приехал, как-то косвенно обратил меня к стихам. Я написал за это время поэму «Кристалл», сонет «Кольцо» и венок сонетов «Адам», который посылаю тебе, — удастся ли только тебе его поместить, не знаю, — передай его, пожалуйста, Вячеславу Иванову. Но мне очень интересно твое впечатление. Я написал всю эту поэму сонетов вчера: начал в 5 часов дня, а кончил в 2 часа ночи с половиной. Я думаю, что эта вещь одна из 5 или 7 наилучших моих вещей, самых сильных, красивых и значительных. И Нюша, и Макс, и Елена были захвачены, даже подавлены. Напиши мне подробно. Прочти это также Александре Алексеевне, Тане П. и Леле{101}.
Я говорил тебе, что для газет у меня ничего нет сейчас. Я пошлю сам, непосредственно, дня через три, чувствую, что буду писать, еще какие-то струны проснулись.
Милая, за последнее время от тебя чаще были вести, но у меня какое-то чувство, что ты еще дальше, географически. Мне наскучила жизнь за границей, вся ее приблизительность. Я чувствую, что я бесконечно теряю как поэт оттого, что я не живу в России, а лишь приезжаю туда. Я, безусловно, хочу жить в России, за границу только приезжать. Но, как мы уже решили, — и ты, и я, и иные, — не надо разрушать Париж наш, с ним все-таки столько связано, что сразу от него отказаться невозможно.