Я не попал на плацкартный поезд. Можно было настаивать, и дали бы билет — но чтобы стоять. Я поехал со следующим. Ехало множество 3-классников, давка, путаница. Поезд прибыл в Москву лишь в восьмом часу, а я в Лесной Городок в 11 ч. н.
Здесь все благополучно и оскуденно благоволительно. А именно. Маня Литовка уехала в гимназию [160]. Ирэна гуляет по Москве [161]. Матреша тайно забрюхатела (о, да будет защитой моему слогу тень Пушкина)… и сбежала [162]. Падчерица ее заменила эротическую мачеху в роли служительницы. Мирка играет с Ванюшкой и мила. Елена обслуживает весь свой малый дом. Она поправилась, хоть и кашляет несколько, «Юг» отвергнут, но я еще пытаюсь настаивать. Однако я узнал, не подлежащие письму, общеважные сведения, меняющие смысл каких-либо передвижений. Петроград так Петроград. Пусть. Напишу подробно после серьезных разговоров.
Милая! Я наслаждаюсь солнцем и жалею, что Ладыжино не здесь. Через неделю вернусь. Твой К.
P. S. Прилагаю письмишко Нюше.
Стихи сохрани. Я радуюсь, что мы еще поживем все в Ладыжине. Поклоны.
1915. VIII. 20. Катуара, Брянской ж. д.
Катя милая, я хотел писать подробно тебе о всех моих разговорах с Еленой, но написал об этом по приезде Нюше и просил прочесть тебе. А больше пока нечего писать. Я не могу настаивать на том, что для другого, близкого, не так желанно, как для меня, и не могу убеждать в том, в чем сам более не убежден. Я считаю, что Петроград во всех смыслах желаннее Крыма. Все то, что я слышал при проезде через Москву, заставляет предполагать самые неожиданные вещи в ближайшее будущее. А раз все так шатко, делается простой невозможностью увозить близких в чужедаль, куда, быть может, вовсе не будет правильного доступа. Кроме того, неоправдавшиеся чаяния быстрого устроения моих книгоиздательских дел в связи с небрежением тех лиц, на которых я имел все основания рассчитывать, ставят предо мной вопрос о заработке во всей угрожающей обнаженности. Каждый месяц в Петрограде и Москве ослабляет эту угрозу. Каждый месяц вне столицы лишает меня литературных возможностей. Думаю, что Елена сумеет найти в Питере помещение и что все будет благополучно.
Как ты? Как все жители Ладыжина? Мне хорошо здесь, но уже манит возвращение. Стихи более или менее улетели. Но Руставели успешно продвигается.
Милая, до новых строк и до скорого свидания. Обнимаю тебя. Твой К.
P. S. Мушке прилагаю писульку.
1915. VIII. 24. Лесной Городок
Катя милая, я получил твое письмо от 20-го, спасибо. Я еду в Москву, как писал, завтра, во вторник. Ночую там и в среду приезжаю в Ладыжино.
Вчера кончил 4-ю большую песню Руставели, совсем победоносно. Теперь я перевел 5-ю часть всей поэмы и изменю характер работы, буду выбирать отдельные наилучшие места, чтобы позднее слить все связующим очерком.
Милая, до скорой встречи. Обнимаю тебя. Твой К.
P. S. Мушке привет. Всем кланяюсь. Здесь яркое солнце.
1915. IX. 27. 1-й ч. д. Вагон
Катя родная, я уже подъезжаю к Воронежу, где опущу это письмо и письмо Мушке. Я рад, что вчера с вокзала поговорил с тобой. Мне делается так хорошо и так уверенно-спокойно, когда я слышу, что ты сердцем своим говоришь со мной.
Тепло. Светло здесь. Яркое солнце. Много зеленых деревьев. Люди уж не те: отпечаток Юга на лицах и в голосе.
Еду удобно. В вагоне благоприлично. В уборной ухитрился вымыться с ног до головы, и чувствую себя бодрым и ожившим. А вчера я так устал, что, казалось, не в силах буду уехать.
Катя, милая, сегодня день нашей свадьбы. Если изловчусь, из Воронежа пошлю тебе телеграмму. Скажи Ане{110} и Нинике, чтоб они заказали себе «кафтан мананки»{111}, я по приезде оплачу.
Сердцем тебя целую. Солнце возвращает мысль в Ладыжино. Я был так счастлив. Обнимаю. Твой К.
1915. IX. 29. 2 ч. д. Вагон близ Дербента
Катя милая моя, я уже в Закавказье, и все здесь другое. Русские лишь кондуктора. От первой повозки, в которую были запряжены быки, я почувствовал себя в далекой экзотике, как бы на Яве или Цейлоне. Солнце греет, и все время окно открыто, даже ночью. На краю дороги, по степным пустырям еще радуют глаз синие колокольчики и мелкие белые и лиловые цветочки. Все утро поезд едет вдоль синей полосы моря. Около Петровска-Порта плеск волн врывался в окна вагонов и мне хотелось броситься в воду. Начал грезить о том, как хорошо сейчас в наших, уж навеки наших, местах: Primel, Soulac-sur-Mer, La Baule, St. Brivin l’Océan. Когда-нибудь я приобрету там маленькую виллу над Океаном и месяцы и годы буду слушать, не тоскуя, извечный голос Лазурного могущества.