Милая, этот вечер, околдовавший жителей и жительниц уральского замка Катерины, я устроил, мысленно, в честь тебя, ибо с тобой я пережил «Будем как Солнце», эту красивую и жестокую, эту лучшую мою книгу.
Снега, снега. Ночь. Я рад возвращению. Твой К.
1915. XII. 6. Ночь. Питер
Катя милая, сегодня именинный день. Суета. Но я рад. Это похоже на те праздники, к которым я привык за поездку. Слышу из своей комнаты спорящие голоса и радуюсь тиканью часиков на моем письменном столе. Я сегодня составил план новой поездки, весенней, на юг России и в Сибирь и уже принялся за работу над новыми выступлениями. Спасибо тебе и Нинике за письма. Отвечу подробно. Но уж скоро будем вместе. Нинике я везу киргизские сапожки, а тебе сартскую ткань и уральские самоцветы.
Обнимаю тебя. Твой К.
1915. XII. 7. Вечер. Питер
Катя милая, опять лишь два слова. Никак еще не могу приспособиться к столичной жизни после своих вольных странствий. Мне все мешает и все кажется посягающим на мою свободу. Это такое чувство, точно я был альбатросом и лишился Океана. Не сразу с ним освоишься.
Опять молю о книгах, список послал Нюше, а также о исправлении моего сюртука, а то новому нужно дать отдых.
Нину Вас. увижу дня через три. Замерзаю. В Брюсовском буду оттаивать. Обнимаю тебя. Твой К.
1915. XII. 9. 10-й ч. н. В. О., 22-я, л., д. 5, кв. 20
Катя милая, спасибо тебе за телеграмму, но, верно, я буду лишь читать, без музыки, с музыкой дорого устроение, а мне нужны сейчас деньги, — за поездку я недополучил того, на что рассчитывал, а здесь сразу попал в неустройство, и уже почти все привезенные деньги улетели. Устроение не в 2 и не в 3, а в 5 раз дороже предположительных цифр. Если принять еще во внимание, с какой mauvaise grâce [164] это устроение осуществляется, ты не удивишься, если я скажу, что я уже почти готов пожалеть о том, что не поехал в Иркутск и далее, и что мое желание — ехать куда-нибудь хоть сейчас, но только предварительно свидевшись с тобою и с Нюшей. Впрочем, есть много хорошего в спутанном житии здесь. Мой сосед — Коутс, мои соседи также — Смирнов, Марр, Тэффи, Бруни, Мгебров. Я сразу встретил друзей и с Сологубом, после маленького недоразумения на почве моего первенства в Сибири, встретился братски и получил от него в дар полное собрание сочинений с надписью: «Сердечно любимому К. Д. Бальмонту, очарователю поэтов».
Дружок, не поленись добыть мне все, по возможности, указанные мною книги. Я от Смирнова достал книг, но другие и притом лишь малость из них могу увезти с собой: каждую минуту они могут понадобиться ему самому или университету.
Сегодня начал писать свое «Слово о творчестве».
Обнимаю тебя и чаю через неделю быть с тобой. Твой К.
1915. XII. 14. 8 ч. в. В. О., 22-я л., 5
Катя милая, я иду сейчас отправить тебе телеграмму, решил ехать в субботу, 19-го, значит, в воскресенье утром буду наконец в Брюсовском. До отъезда мне нужно использовать несколько книг Смирнова и Mappa, которые увезти не могу. Нужно также в течение ближайших дней свидеться с Коутсом и провести с ним день музы, верно в среду, — условленный раньше день не состоялся, у него сделался сердечный припадок. Я очень счастлив этой дружбой с Мейерхольдом, Мгебровым, Альбертом Коутсом и Мадэлон Коутс. К Мейерхольду также иду на этой неделе в Студию. Мы затеваем с ним нечто. Он, кроме того, проводит в Александринский театр «Малявику» Калидаса, и, по-видимому, она пройдет.
Шлю тебе две газетные вырезки. Мой портрет, небольшой офорт Кругликовой, продается с аукциона уже за 300 рублей, но она еще не отдает его.
Черепнин написал ряд новых вещей на мои слова. В Петербурге за неделю моего выступления скуплены в магазинах все мои книги. Все сие приятно.
А «Молчание» Эдгара По! Ты помнишь, милая, что я его когда-то перевел для тебя. До чего живо я вижу все это время{114} твое лицо, глаза, столовую, ставшую моей комнатой, Александра Ивановича, любовь, высокие минуты, благородство всей нашей любви, Катя.
Я в какой-то хрустальной сказке. Растет моя власть над сердцем, моя воля над самим собой.