1916. II. 27. 4-й ч. д. Полтава. «Европейская гостиница», № 4
Катя милая, я в малороссийской весне. Солнце светло. В воздухе весенний бодрящий холод. Всюду длинноклювые грачи, любимцы моего детства, за которыми я с любопытством следил ребенком там, на Гумнищах, когда в разрыхленных полосах пашни они подбирали белых личинок майских жуков. Лица всех иные. Меня сопровождает успех. Но мне немного скучно и грустно одному.
В Харькове выступления были очень успешные оба, особенно «Вечер Поэзии». Внешне мне это дало mas que mil pesos [165] и внутреннее удовлетворение большое. Очень хороша эта южная молодежь. У ней много горячности. Я чувствую себя здесь с родными. Или это воистину от того, что мой прадед, Иван Андреевич Баламут, был из Херсонской губернии? Я ловлю в лицах стариков черты сходства с лицом моего отца.
Милая, как ты? Думаю о тебе, о вас всех, хочется в Москву, но нельзя. Обнимаю. Твой К.
P. S. Сегодня читаю «Любовь и Смерть» в театре «Рекорд». (Что за название!)
1916. II. 28. 12 ч. у. Полтава
Катя милая, два слова привета. Шлю вырезку из «Южного Края». Легко сразу видеть, насколько провинциальный журналист неизмеримо выше столичного.
Вчера здесь театр был переполнен, и многие не смогли попасть. Читал «Любовь и Смерть». Сегодня «Вечер Поэзии». Обнимаю тебя. Твой К.
P. S. Поклонись Александре Алексеевне.
1916. 2 марта, 7-й ч. в. Харьков, «Астория», № 215
Катя родная, твое письмо обвеяло меня лаской, и я был истинно счастлив, когда читал его. Точно мы долго были где-то врозь и вдруг, без всякой сложности, прямо опять подошли друг к другу и увидали, что мы по-родному рады друг другу. Я пишу тебе бегло, но завтра кончается здесь неделя Бальмонта — выступаю в 5-й и последний раз, — уезжаю же лишь ночью с 5-го на 6-е, отдохну, напишу спокойно, побольше.
Мои обстоятельства сейчас таковы. Я не поехал в Николаев из-за рабочих беспорядков там, ни в Одессу, ибо это далеко и утомительно. Заезжаю в Сумы, где выступлю 6-го и 7-го. Вечером 8-го еду на Тулу, где пересаживаюсь в сибирский поезд, и, без заезда в столицы, еду через Челябинск в Новониколаевск, где читаю 17-го и 18-го. Затем выступаю в Томске 20-го и 21-го, в Иркутске — 26-го и 27-го, в Чите — 31 и 1 апреля, в Благовещенске — 3-го и 4-го, в Харбине — 5-го и 6-го, во Владивостоке — 11-го и 12-го, в Никольско-Уссурийске — 14-го, в Хабаровске — 17-го и 18-го. Елена поправляется, она устроится с девочкой и с хозяйством и приедет ко мне в Томск или в Иркутск. Там будет уже весна, и, кончив поездку, я проеду с ней на несколько недель в Японию, что ее врач очень ей советует. Я думаю все же, что, если случится еще простуда, а она, верно, случится, потому что Елена не умеет беречься, ей уж не спастись, и она сгорит.
Что сказать о себе? Я победил Харьков и Полтаву красиво и полно. Я мог бы здесь выступать без конца. И есть здесь достойные люди, интересные женщины. Я радуюсь всему, однако, умеренно. Целую тебя, милая. Твой К.
1916. 5 марта. 4-й ч. д. Сумы, «Гранд-Отель», № 11
Катя родная, вчера я уезжал из Харькова, провожаемый грузинскими девушками и юношами, и мое купе было цветником, — этими цветами сейчас дышит моя комната.
Сегодня предвидится полный театр и здесь. Завтра, после «Ликов Женщины», в ночь, около 2-х, уезжаю в Сибирь.
12-го и 13-го выступаю в Челябинске. Потом Новониколаевск, Томск и т. д.
Завтра еще напишу. Если все так пойдет, как началось, осенью этого года мы можем уехать в Париж.
Обнимаю тебя, моя милая. Целую твои глаза. Твой К.
1916. 5 марта, 7 ½ ч. в. Сумы
Катя родная, твое письмецо, с письмом Ниники, получил. Бегу на почту, до закрытия ее. Целую нашу Чикиту, напишу ей уже с дороги.
Их, как мне не хочется в Сибирь! Точно в ссылку еду благородную. Если б хоть на две недели поехать в Брюсовский переулок!
Милая, и здесь меня встречают радостно. И я рад ответно. Красиво это, что меня любят. Быть может, всего красивее, что некий сапожник починил мои башмаки и не захотел взять с меня денег. Это я называю настоящей радостью.
В вагоне пробуду 4 суток. Делаю передышку в Челябинске. Там выступлю.
Поклонись Александре Алексеевне и Нилендеру. Кстати, как его адрес?
Обнимаю тебя и люблю и буду всегда любить. Твой Рыжан.
1916. 11 марта. 3 ч. д. Вагон. Подъезжая к Уфимской губ.
Катя милая, светит яркое зимнее солнце, и из окон все время сияют пространства чистого, незапятнанного снега. С каждым поворотом колеса я уезжаю куда-то очень далеко, на тысячи верст от вас. И мне странно: невозможность телеграфически тотчас обменяться словом дает мне ощущение, что я где-то затерялся в далях, что я как будто на Самоа.