Часа три, однако, я буду в Уфе и там надеюсь иметь вести. А завтра, часов в 10 утра, — Челябинск.
Вчера, когда подъезжал к Самаре, у меня было искушение задержаться там и свидеться с красивой Шурой Криваго. Но колебания мои были недолги, и я предпочел без промедлений ехать туда, куда решил ехать. В конце концов Сибирь должна быть мною увидена целиком, это будет настоящая новая страница в моей жизни. И я жду от нее много в разных смыслах.
Ко мне приходил в Харькове милый и любопытный юноша — поэт Григорий Петников. Он подарил мне свой перевод «Фрагментов» Новалиса. Достань себе у Карбасникова (70 к.), ты будешь очень наслаждаться. Я поражаюсь, как я близок к Новалису. Многие места «Поэзии как Волшебство» как будто прямо повторены из Новалиса. Я сделал Петникову подпись на экземпляре «Звеньев»:
Целую тебя. Шлю привет тем, кто меня помнит. Твой К.
1916. 13 марта. 3 ч. д. Челябинск. Номера Дядина, № 14
Катя родная, сейчас у тебя гости, будете сидеть за чайным столом и вспомните меня. Может, и телеграмма моя вчерашняя лишь к вечеру сегодняшнего дня достигнет Брюсовского переулка. Верно, у тебя там совсем весна сегодня. Здесь и то совсем уже тепло. Я в весенней истоме и в беспредметной тоске.
Я писал вчера Мушке, как все скоропалительно я здесь устроил. В точности я сам устроил, а жена Меклера лишь помогала мне. И зала будет полная. Весь городок Челябинск в некотором волнении. А я? Вижу каких-то людей, но больше с книгами. Наслаждался сегодня «Саламбо» и «Ενριπιδηζ»[166]. Скажи Нилендеру, что я упорствую в решении заниматься языком эллинов.
Сегодня же уезжаю в полночь в Новониколаевск, где выступлю дважды.
Милая, мне все-таки очень-очень грустно уезжать. Не думал, что будет так грустно.
Целую твое милое лицо. И нашу Чикиту, которая уже не chica, pero muy grande [167]. Твой Κ.
1916. 15 марта, 5 ч. в. Вагон. За Каинском
Катя милая, я утопаю в каких-то бесконечных далях. Ехали две ночи и три дня, буду ехать еще третью ночь и лишь утром приеду в Новониколаевск. Впервые узнаю не мыслью, но ощутительно-телесно, как непомерно велика Россия. Станции здесь встречаются редко, гулять можно урывками, и спина болит от сидения с книгой. Я только что кончил «Саламбо». Этот роман я целиком прочел первый раз в жизни. С юности, благодаря Тургеневу, я относился к имени Флобера преклоненно. Потом это чувство усилилось благодаря Ал. Ив. Урусову, но я никогда не любил Флобера и нимало не люблю его теперь. И как бы это было возможно, раз я люблю, и страстно, Бальзака. О, Бальзак — буря, циклон, разлив, морской гул, песня. Он как бесноватый делает много несоразмерных движений, но некоторые его движения — взмахи полубога. А Флобер — прихорашивающийся Аполлон не небесного происхождения. Его герои — марионетки. Он утопает в бесполезном веществе и механических построениях. Солнце заходит, и снег красноватый. Благо тебе, что ты сидишь в своей комнате. Целую тебя и не забываю. Твой К.
1916. 18 марта, 6-й ч. в. Новониколаевск
Катя милая, посылаю тебе газетные пустячки и два лишь слова. Я в такой весенней истоме, что мне обременительно каждое движение. Здесь настоящая весна. Верно, в Иркутске или в Чите подарю свою шубу какому-нибудь раненому солдату. Солнце греет по-настоящему. Весело гремят колеса.
Вчера я испытывал редкое для меня чувство: я как новичок волновался в начале выступления. Надо сказать, что здешняя публика очень сдержанная, что кажется холодностью, и ни один лектор, и ни один концертант даже не мог собрать полную аудиторию. Так вот, ко мне собралось 700 человек, и встретили меня рукоплесканиями. Это все новости для меня. Конечно, понять и 3/4 ничего не поняли слушатели в моей «Любовь и Смерть», но слушали внимательно, как сказку, как грезу музыки. И то хорошо. Этих людей нужно понемногу приучить к Красоте. Смутно они все же ее чувствуют. Сегодня «Вечер Поэзии». Это доступнее.
Давно не было от тебя весточки. Как ты? Думая о тебе, я вижу твое лицо светлым и внутренне-сильным. Обнимаю тебя. Твой К.
1916. IV. 21. 1 ч. д. Владивосток «Централь», № 14