Катя милая, сегодня на почте, в утро моего возвращения сюда, меня ждало маленькое чудо: кроме двух писем от Нюши, письмо от тебя! Правда, я так редко имею эту радость, что даже воскликнул что-то, получая его, и положил какие-то монеты в кружку на подарки солдатам.
Ты упрекаешь меня, милая, что я мало пишу тебе о внутренней моей жизни. Но, дружок, клянусь, ее вовсе нет и не было за эти 2 месяца. Сплошное колесо, повторность впечатлений, скука томительных переездов, небольшое и большое разочарование в Сибири (проклятая страна, тупые люди), постепенное убеждение в лживости моих предпринимателей, тоска по Москве и отчасти по Петербургу, радость получения писем — это все, почти все.
Я сейчас ужасно рад, что мои выступления кончились. Это праздник. Еду хлопотать о паспортах. На неделю съезжу в Японию.
Милая, до новых строк. Солнце светит. Нет ничего лучше Ладыжина, и, конечно, я там пробуду больше двух месяцев.
Обнимаю тебя. Твой К.
1916. 22 марта. 6-й ч. в. Томск, «Европа», № 38
Катя милая, бурный триумф, который мне устроили в Томске, немедленно сменился бурным приступом жестокой инфлюэнцы, 400, и угрозой воспаления легкого, которая теперь миновала. Ты знаешь меня и, конечно, допустишь, что, несмотря на температуру 400, я хотел выступать. Ласковый врач нашел норму говорения со мной. Но возбраняя и не разрешая, он скорее даже как будто разрешил, иронически и кротко уронил, что, если я на выступлении подпростужусь еще, бурная форма воспаления легкого придет со всеми своими последствиями. Я уже был благоразумен. Глотаю лекарства, лежу, потерял два выступления и отложил свой отъезд. Завтра обещают позволить мне ехать в Иркутск. Сегодня температура уже 35,3°.
Но как жаль. Вот не верь приметам. Когда я уезжал из Питера, подходя к вагону, я споткнулся и с размаху упал. Буду думать, что злая примета уже окончилась.
А ты тоже больнушка была — 13-го пишет мне Мушка. Теперь лучше?
Ко мне заходят благие души. Я все-таки рад, что во всей России у меня есть друзья.
Милая, целую тебя. Уже полпути кончил. Твой К.
1916. 24 марта. 2-й ч. д. Ст. Мариинск
Милая Катя, я углубляюсь в настоящую Сибирь. Снова зима, метель, воет ветер. В вагоне, однако, тепло, по-сибирски просторно. Можно с удобством читать. Я, впрочем, в дремотной грезе больше. Лихорадка еще не совсем прошла. Но уже я наслаждаюсь возможностью дышать полной грудью. Послезавтра приезжаю в Иркутск. В Москве светло? Звонят колокола? Люблю Москву. Твой К.
1916. 21 марта. Иркутск. Утро
Катя милая, я совсем далеко теперь от Москвы и иду завтракать, а ты в это время в халатике пьешь утренний чай. И не только в 4-х часах времени между нами различие: я каждый день с ярким Солнцем. Не подозревал, что Сибирь такая солнечная страна. Вчера с большим успехом читал «Вечер Поэзии». Но мне надоели выступления и надоела публика. Я рад, что скоро все это кончается. Обнимаю тебя. Как ты? Твой К.
1916. 29 марта. 12 ч. н. Ст. Слюдянка
Катя милая, наш поезд стоит на какой-то Слюдянке целый час. Выползаю из своего купе. Спать вовсе не хочется. И хотя есть тоже не хочется, но заказываю себе кофе и какую-то еду. Необыкновенно много ешь в пути. Без неудовольствия пообедаешь и 3, и 4 раза в день. Дорога живописная. Чувствуется мощь Байкала. И тоска в воздухе мне чудится везде. Тени замученных. Я привезу отсюда ларец горьких слов.
Катя родная, целую тебя. Твой К.
1916. 31 марта. Вечер. Чита, «Даурье», № 31
Катя милая, я наконец доехал до интересных мест, где все уже говорит о настоящем Востоке, — лица, одежды, краски неба. Катался за город, и закат был точно на японской картине. Пробуду здесь три дня. Потом путь в Маньчжурию.
Обнимаю тебя и хотел бы слышать, что ты отдыхаешь. Твой К.
1916. 1 апр. 8-й ч. в. Чита, «Даурье», № 31
Катя милая, я вчера читал хорошо, чувствовал магнетизм между собою и слушателями. И сегодня иду читать с удовольствием, ибо вчера убедился, что здешняя публика стоит того, чтобы перед ней выступать.
Так страшно несоразмерны города. Иркутск, например, мне очень не понравился, что-то в нем противное, хотя публики было много. Здесь публики меньше, но я чувствую настоящих людей. Но, вообще, Сибирь не моя страна.
Обнимаю тебя и целую. Твой К.
1916. 2 апреля, 11 ч. н. Вагон
Катя родная, я еду в Харбин, уехал из Читы сегодня в 5 ч. д. Какая даль! Между нами уже часов пять разницы, и сейчас ты, верно, собираешься обедать. Может, какую-нибудь весточку получила от меня и по телефону поговорила с Мушкой. Я больше не знаю этого надоедливого инструмента и, если в гостинице в том или ином городе кто-нибудь вздумает вызвать меня к телефону, я никогда никому не дарую чести подойти к этой адской машине.