Нинике я пишу несколько слов. Прочти и запечатай. Мне грустно, но много написать не могу.
Катя моя милая, моя родная, любимая и близкая, я хочу тебя видеть, и мне так жаль, что я не помогаю тебе в твоих испытаниях. Ни я, ни ты, мы не предполагали, что расстанемся так надолго. С первой возможностью мы свидимся. Обнимаю тебя и шлю светлые мысли. Привет Леле. Твой К.
1918. 14 февраля. Сумерки. Москва
Катя родная, шлю тебе несколько строк. Сегодня в Политехническом музее вечер поэтов — чтение стихов и выбор публикой короля поэтов. Мне в сущности нравится мысль такого турнира, если б это было устроено благородно. Но благородство менее всего присутствует в текущих днях. Я отказался участвовать. Но все ж в сердце нашелся отзвук, и я написал «Венец» и «Птицы». Посылаю, первое — тебе, второе — Нинике.
Милая, я отдыхаю эти дни. Коля поправился и уехал в Иваново-Вознесенск к Дементьевым. Сегодня от него письмо. Там тихо, спокойно, сытно и уютно.
Я пишу стихи. Читаю. Сегодня услаждался посланиями Апостолов, драмой Стриндберга, страницами о низших растениях, страницами о Софокле и эллинской ворожбе и пр., и пр.
Немцы, кажется, уже в Питере. Здесь их ждут в пятницу, то есть послезавтра. Вихрь Судьбы неукоснителен.
Целую лицо твое, милая моя Катя, родная и неизменно любимая. Твой К.
1918. 1/14 марта. Ночь. Москва
Катя милая, я не писал тебе недели две и сейчас пишу лишь несколько слов. Не мог. Уколол ножницами безымянный палец правой руки, сделался нарыв, и лишь теперь он начал проходить.
Милая, родная и любимая, шлю тебе мои самые светлые пожелания к твоему дню. Да не коснется тебя ничто из злого, что в таком неисчислимом множестве бродит по всей нашей несчастной и мрачной стране. Да взойдет скорее Солнце в этом глухом слепотствующем ужасе темноты и озверения.
Я живу по-прежнему среди книг. Перечитываю с наслаждением драмы Ибсена. Нашел замечательную драму Сигбьорна Обстфельдера «De røde draaber» — «Красные капли» (молодой гений хочет установить порванную музыку мирового соответствия, восстановить режим составляющих нас атомов в гармонии с более скорым ритмом атомов Солнца, — он постепенно сходит с ума, — над многими страницами у меня брызнули слезы). Хочу перевести эту вещь.
Шлю тебе свой стих «Драма».
Когда я написал эти строки (из самых лучших моих), я подумал о тебе. Целую глаза твои, милая, мой Черноглаз любимый. Твой Рыжан.
1918. 18 апр. — 1 мая. Утро. Москва
Катя милая, вчера и третьего дня выяснилось на почте огорчение: посылку, в которой, между прочим, от меня тебе следуют сласти, не приняли, — посылок в Оренбургскую губернию сейчас не берут, очевидно, у вас происходят какие-нибудь бои. Мы ничего точного ни о чем не знаем. Это круговая порука лжи, убогое нежелание и неспособность взглянуть суровой правде в глаза. И еще сегодня какие-то тупоумцы затеивают жалкий маскарад. К России идут еще более грозные дни, еще более черные, еще более кровавые.
Ты, верно, получила мое закрытое письмо со стихами?
Я читаю разные испанские драмы, — на Пасхе будет где-то играться пьеса Сервантеса «Театр Чудес», я буду говорить вступительное слово об испанском театре. Собираюсь также выступить перед рабочей аудиторией, но с чисто художественной темой, верно об Океании.
Обнимаю тебя. Не падай духом. Мы дождемся зари. Твой К.
1918. 9/22 апр. Ночь. Москва
Катя милая, я совсем закрутился опять с ежедневными выступлениями. Надеюсь, что сегодня в Румянцевском зале Румянцевского музея, где было торжественное открытие «Русско-итальянского общества» (прилагаю нашу программу) и где я говорил речь на тему: «Что мне дает Италия», — я закончил более или менее надолго свои выступления. Я соскучился по тишине и по книгам, которые последние две недели были заброшены. Впрочем, я писал и стихи последнее время. Буду тебе в каждом письме посылать по 2–3 стихотворения. Я корректировал также и уже подписал к печати свою лекцию «Революционер я или нет», это книжечка в 50 страниц, я очень радуюсь ее выходу, пошлю тебе несколько экземпляров, верно, через неделю.