Моя милая, твои последние весточки такие тоскующие. Тебе очень тяжело без Ниники, без меня, без всех нас. Я слышу через строки твой живой голос. И я так люблю тебя. Ни с кем не мог бы тебя сравнить. Другой тебя нет на земле, нет среди звезд.
Целую твои глаза, целую родное лицо, всем сердцем люблю тебя и верю, что разлука теперь скоро кончится. Твой Рыжан.
28 сент. 3 ч. д.
Юноша еще не пришел, и я пользуюсь случаем написать тебе сколько-нибудь еще. Ты говоришь, что ты ничего не знаешь, что делается в мире. Но и мы здесь мало что знаем. Ни книг, ни газет из-за границы. Ничего, кроме агитационных листков в Москве. Нельзя же серьезно относиться к произвольным сведениям, партийно освещенным. Те, которые приезжали из-за границы (я сам никого не видел, лишь слышал), говорят, что и во Франции, и даже в Германии, и даже в Польше давно началась нормальная трудовая и светлая жизнь. Из общих знакомых ни о ком нечего сказать. Впрочем, я бываю лишь у Поляковых (Ал. Ал.) и у Юргиса. Ко мне приходят немногие. Сейчас была прелестная японка, Инамэ Ямагато, мы очень нежны друг к другу.
На хризантеме я кончаю. Увы, юноша явился. Я посылаю тебе еще «Сонеты» свои и «Египет. сказки». Может быть, подаришь кому-нибудь.
Черноглаз, обнимаю тебя. Люблю, милая. Твой К.
1920. 31 янв. Москва
Катя милая, неделю тому назад отсюда уехал поезд на Урал, и я послал со знакомыми пакет, в нем мое письмо, письмо М. Сабашникова, две книги от него и две от меня, также два №№-а «Вестника театра»… От тебя все нет писем. Не понимаю, что это может значить.
Я отдал в Госуд. изд-во книжечку «Песня Рабочего Молота», она набирается. Готовлю «Революционная поэзия Европы и Америки». На днях вышлю тебе книжку новых моих стихов (выйдет через неделю — «Перстень»).
Моя любимая, целую тебя. Пишу закрытое письмо. Твой К.
Москва. 1920. 4. февраля н. с. Утро
Катя милая, над твоими письмами ко мне какое-то заклятие. Они до меня не доходят, я давно-давно от тебя ничего не получал. Может быть, это лишь промедление почты. Мне печально. Таня получает от тебя одно письмо за другим, а я нет.
Эти последние две недели у меня был ряд выступлений. Большим успехом сопровождалось чтение стихов, посвященных имени Герцена, в Большом театре и, в особенности, в Малом театре, где я, кроме того, говорил речь на тему, что как неосновательно было когда-то рассуждать о «белой» и «черной» кости, так и теперь нельзя говорить особливо — «пролетарская кровь», ибо всякая кровь — алая и ищет счастья, кровь ли кузнеца, стоящего с молотом у огня, или кровь поэта. Меня многократно прерывали взрывом аплодисментов. Нечто подобное было и два дня тому назад в Театре имени рабочего Петра Алексеева, где я говорил о фальшивости той ненавистнической философии, которая проповедует волчью логику вражды человека к человеку. Послезавтра я выступаю в Штабной школе на вечере «Старое и Новое творчество». Первое отделение занято речью кого-то обо мне и моим чтением стихов, посвященных Грозе и Огню. Меня, однако, весьма мало тешат эти выступления, и мне гораздо желаннее, как я писал тебе, сидеть за своим письменным столом и, не обращая внимания на холод и шум, мешающих, читать книгу за книгой. Прочтя по-гречески все четыре Евангелия, я прочел также Апокалипсис, к которому еще вернусь, и Деяния Апостолов. Сейчас только что прочел с наслаждением 1-e и 2-е послания Петра. В них много красоты и внутренней силы. Петр с детства мой любимец в Евангельской повести. Читал некие немецкие книги о Христе. Но мне не нравится та форма синкретизма, которая меня отталкивает и в книгах Штейнера, и у Блавацкой. Я беру, брать хочу всякое явление в его единственной отдельности. Все остальное есть мертвящая схема, умственный гербарий, религиозно-философская схоластика. Сколько бы ни было связи и сходства у явления с другими явлениями, лишь степенью его отдельной единственности оправдана жизнь и Вселенная.
Моя милая, я пойду сейчас на Лубянку и отправлю тебе через некоего человека это письмо с приложением печатных пустячков, которые все же могут быть тебе любопытны. Посылаю также письмо Миши Сабашникова и книги от него. Все это отправится к тебе с поездом, едущим через два дня на Урал.