1922. 26 октября. Париж
Моя милая, любимая Катя, вот, наконец, я пишу тебе опять из Парижа, из нашего Парижа. Я писал тебе накануне отъезда из Сен-Брэвена и опустил письмо ночью, перед последней своей прогулкой около Океана. Все мысли уходили к тебе в эти грустные торжественные часы. Я обещался написать тебе еще на другой же день по приезде в Париж. Это оказалось неосуществимым. Я приехал 17-го, — почти и не почти, а в точности, — 1½ недели тому назад, но дни промелькнули как часы. Нюшенька нашла прелестную небольшую квартиру — во 2-м этаже, четыре комнаты, чистые и даже нарядные, солнечные, ванна, электричество, 600 франков в месяц. При падении франка в 5 раз против прежних это так недорого, что квартиру можно считать находкой. Другие за то же платят по 1000 франков и больше. Это в месяц! На rue Raynouard [180] мы платили 1000 фр. в месяц, а квартира была хуже.
Мы в двух шагах от станции метро «Pasteur». Пять минут ходьбы до Латинского квартала, минут 20 до Пасси.
Моя комнатка выходит своим окном на пустынную уличку. С балкончика можно видеть церквульку напротив и немного дальше какой-то сад за каменной стеной. Шум от повозок бывает неистовый лишь раз в неделю, под утро, перед базарным днем. Притом ввиду того, что улицы бедные, здесь почти не ездят ненавистные мне автомобили, вовсе не ездят пакостные автобусы и нет отвратных трамваев. Простые человеческие повозки я воспринимаю в лике живописности и некоторого, не неприятного, ритма.
Внизу в нашем доме хороша новая библиотека. И то я, то Миррочка (она, как я, неистовая книгопожирательница), мы ежедневно ходим в нее за французскими романами и новыми книжками журналов.
Первые дни ушли на попытки найти какую-нибудь работу, — пока безуспешные, — на свидание с людьми, которых не видел так долго, на прогулки. Сегодня утром один ездил по делу к Madeleine [181]. Видел наши улицы, наши места, где мы когда-то столько жили и столько пережили, моя прекрасная, моя любимая Катя. Я не могу никогда видеть ни Madeleine, ни лучезарную place de la Concorde [182] без того, чтобы тотчас же не начать напряженно о тебе думать. Милая, светлая душа, ты так вошла в мою жизнь, когда я ваял самого себя, что если во мне есть что-нибудь драгоценное и изваянное, поистине я не знаю, мое это или твое.
И Александра Ивановича Урусова вспоминаю. Все наше прошлое, далекое — и всегда живое в душе.
Мне хочется послать тебе сонет, написанный в солнечное утро третьего дня.
1922. 25 ноября
Моя Катя любимая, Катя родная, на протяжении недели я получил два письма от тебя. Какая радость это для меня и какое горе знать, что и ты, и все вы живете в такой тесноте. Мне жаль, что, когда тебе трудно, я живу в хорошей квартире. У нас, конечно, тоже довольно тесно, и, сидя в своей комнате, я слышу решительно все, что делается, что говорится и — если бы такая глагольная форма существовала, я сказал бы — что шумится в доме. Но комнаты у нас веселые, даже нарядные, с утра весь день Солнце глядит в окна, и, благодаря центральному отоплению, если я иногда страдаю, то не от холода, как в Сен-Брэвене, а от чрезмерного тепла. И я так счастлив, — я уже писал об этом, — что за окнами почти никогда не проезжают автомобили. Честь и слава Мушке, что она сумела найти такую уютную и удобную квартиру. Жизнь моя более или менее устраивается. Русская эмигрантская пресса — очень скучная и даже противная. Я стою в стороне от нее. Но эту зиму я, по-видимости, буду печататься во французских журналах. Я познакомился с одним из самых видных французских романистов, Edmond Jaloux, автором прелестного романа «L’éscalier d’or» [183] (несколько родственного с манерой Гофмана и Достоевского), мы очень дружески заговорили сразу (он, как я, влюблен в птиц и любит тех самых старых писателей, которых я изучал, когда впервые жил с Тобой в Париже и Оксфорде). Он обещается устроить так, что многие журналы будут печатать переводы моей прозы и моих стихов. Кстати, он приятель Владимира Николаевича Аргутинского, так же как и другой модный романист Jean Giraudoux [184], с которым я тоже познакомился. Через них я познакомлюсь с другими писателями, представляющими интерес и имеющими значение. Роман мой переводится на французский язык и, верно, прежде чем появиться отдельно, будет напечатан или в «Revue de Paris», или в «Le Monde Nouveau». Потом Сорбонна пригласила меня время от времени читать лекции по-французски. 12 и 19 декабря я читаю в большой зале (amphithéâtre Michelet) «Images de Femme» [185], 10 и 17 января — «L’amour et la Mort» [186], 29 ноября, ровно через четыре дня, выйдет, наконец, у Bossard’a моя книга «Visions Solaires» [187]. Я многого жду от нее. Как видишь, я полон бодрости и надежд. После ½ года на Океане я рад городу и людям. Мне жаль, что Тебя нет здесь. Хотел бы видеть Тебя, моя милая, любимая. Целую глаза Твои. Целую Нинику и Малию. Твой К.