На конюшне осталось всего четыре лошади: пара караковых битюгов и пара вяток — небольших, невзрачных лошадок, которые возили утром мальчиков в гимназию, а вечером сестер на вечера. В них не было ни красоты, ни шика, о чем страшно горевал брат Алеша, унаследовавший, верно, от отца страсть к лошадям. Я, конечно, ничего не понимала в лошадях, но соглашалась с братом, что ездить на вятках после прекрасных лошадей отца унизительно и даже позорно.
Однажды мать, услыхав случайно, как брат ругал вяток, спокойно сказала: «Если тебе так не нравятся эти лошади, ходи пешком, это тебе и полезнее будет». Но брат, к нашему общему удивлению, не смолчал. «Папаша тоже вяток за лошадей не считал», — смело заявил он. «А вот ты, как вырастешь, заработай деньги, как папаша, и купи себе лошадей по вкусу», — сказала мать и с ласковой улыбкой посмотрела на брата. Алеша был поразительно похож на отца, и с годами сходство все увеличивалось: походка, взгляд, голос, манера шутить. Верно, это трогало мать, и она, относившаяся совершенно ровно ко всем своим детям, Алешу все же немного выделяла. Я замечала, как она иногда долго следила за ним растроганным взглядом.
В год смерти отца мы переехали в Москву раньше, чем обыкновенно. Жизнь там продолжалась такая же печальная, траурная. Мать так же плакала, так же ездила каждый день на кладбище, где начали возводить часовню над могилой отца.
Строил часовню лучший тогда в Москве архитектор Каминский. Он привозил к нам домой свои проекты. Мать долго и внимательно изучала их и обсуждала с Каминским. Она вникала в подробности каждого плана, иногда оспаривала их и всегда настаивала на своих мыслях и соображениях, знакомилась с материалом по образцам гранита и мрамора.
Через год часовня была готова — простая и изящная. По одну сторону полукруглой стены высокий, до потолка, белый мраморный крест, перед ним аналой такого же мрамора, на нем Евангелие, открытое на словах: «Новую заповедь даю вам, да любите друг друга», по другую сторону — большая плита тоже белого мрамора и на плите золотыми буквами имя отца, даты его рождения и смерти. Кругом всей часовни написанные в медальонах лики святых, в честь которых мы, дети, были названы. Я всегда старалась встать под свою св. великомученицу Екатерину. В красивом паникадиле теплилась большая розовая лампада, кругом нее золотые восковые свечи, которые зажигались только на время служения панихиды. Летом мы всю обедню простаивали в этой часовне, зимой там было слишком холодно и сыро. И сырость все усиливалась с каждым месяцем, разрушая часовню: с окон текла вода, штукатурка трескалась, живопись осыпалась. Мать это ужасно сокрушало, она изыскивала всякие средства пресечь зло. Но ничего не помогало. Было только одно средство: отеплить всю церковь. И мать это сделала, но не сразу, а спустя много лет, когда наши дела, благодаря ее заботам, настолько поправились, что она смогла выделить на это нужную сумму.
После смерти отца
На следующее лето по смерти отца мы стали жить повеселее. У нас появились новые занятия, очень нас, младших, заинтересовавшие. По инициативе немки Анны Петровны нам отвели клочок земли для огорода. У каждого из нас была своя грядка, которую мы самостоятельно обрабатывали, засаживали чем хотели и плодами с которой пользовались по своему усмотрению. Я презирала овощи и всю свою грядку засадила клубникой и самыми разнообразными цветами, но почему-то ничего не росло у меня, хотя я очень заботилась о своих насаждениях: постоянно пересаживала цветы с места на место, поливала их в полдень, когда, мне казалось, цветам особенно жарко, привязывала завядающие стебли к палочкам, чтобы они не падали, и огорчалась, но еще больше сердилась, что они не росли и не цвели, как я хотела.
Около наших огородов поставили парусиновые палатки — для мальчиков настоящую солдатскую, нам, девочкам (мне с сестрой Машей), палатку в виде павильончика. Оборудовать их мы должны были сами. Братья строгали доски, и мы вместе врывали столбы, сделанные из поленьев, делали столы, скамейки, полки. Мы все четверо были страшно увлечены своими «домами», украшением их и все свободное от уроков время пребывали там. Мы сами проложили по газону дорожку от нашего домика к палатке братьев, приносили песок, дробили кирпич, утрамбовывали его. Но ничего не получалось, при первом дожде земля осаживалась, куски кирпича вылезали. Но я не унывала, провела канавки по обе стороны дорожки и этим, видимо, испортила дело — дорожка совсем стала непроходимой.