После окончания разгрузки Елена, госпожа Сергеева и я отправились на автомобиле в Гумбиннен, куда наша часть последовала походным порядком.
При всей активности обитатели городка выглядели безутешными. Я бы скорее предпочла остаться с персоналом и ехать вместе с ним на повозках, но Елена считала, что нам следует прибыть в Гумбиннен раньше и по возможности найти место для госпиталя.
Добраться до Гумбиннена было нелегко. Город этот недавно находился на линии боев, и осталось много следов разрушения. С любопытством смотрела я на вытоптанные поля по обеим сторонам дороги, на еще свежие воронки от артиллерийских снарядов, на сломанные деревья. В некоторых местах видны были следы лагерей, в других — следы прошедших боев: брошенное снаряжение, разбитые ружья, пустые консервные банки, кучи обмундирования. Я ужасно боялась увидеть тела погибших, но все они к тому времени уже были убраны, но вот трупы лошадей с торчащими кверху ногами и раздутыми животами еще оставались.
Мы нигде не видели ни окопов, ни заграждений из колючей проволоки. Продвижение генерала Ренненкампфа в Восточную Пруссию, — продвижение, предпринятое с целью отбросить германскую армию от восточного фронта в то время, когда немцы уже наводнили Бельгию и были готовы двигаться на Париж — оказалось на этом участке довольно успешным, неприятель был застигнут врасплох. Немцы никак не ожидали, что мобилизация в России пройдет так быстро и организованно. Однако поспешное продвижение не давало времени создавать оборонительные сооружения и оставляло незащищенным наш тыл.
В Гумбиннене царил хаос. Насколько нам удалось установить, штаб Ренненкампфа продвинулся вперед в Ин–стербург. Елена все же решила осмотреть некоторые дома. Мы совершили поездку по Гумбиннену в сопровождении нескольких представителей городской администрации.
Я никогда не смогу забыть этот город. Казалось, пострадало немного домов, на первый взгляд опрятные немецкие кирпичные дома выглядели нетронутыми. Но внутри все было иначе. В комнатах — полный разгром: стены ободраны, запоры сломаны, шкафы проломлены, одежда разбросана по полу, посуда и зеркала разбиты вдребезги, обстановка перевернута и пробита штыками.
Жители, не дожидаясь прихода русских, бежали, прихватив с собой пожитки. Должно быть, тревогу объявили в обеденное время, почти во всех домах остались накрытые столы. Засохшая еда в густом холодном соусе лежала на тарелках, салфетки брошены рядом, стулья опрокинуты. Если бы не чудовищный беспорядок и разрушения, можно было бы подумать, что семья просто встала из за стола и перешла в другую комнату.
Еще более ужасной казалась зависшая мертвая тишина. Мы так и не подобрали места для госпиталя.
Дмитрий и Иоанн, муж Елены, каким то образом узнав о нашем прибытии в Гумбиннен, приехали на автомобиле и застали нас за осмотром домов. Я не надеялась так скоро увидеть Дмитрия и была безмерно рада. Однако нельзя было не заметить, что он не вполне разделял мои чувства. Ему довелось пережить многое, он выглядел печальным и усталым и не одобрял мое присутствие так близко от места боев. Он сказал, что положение неопределенное, штаб в это время находился в Инстербурге.
Соответственно этому мы перебазировали нашу часть в Инстербург, где были размещены в школе. Это было самое большое здание в городе, но совершенно не приспособленное для госпиталя и очень мрачное. Как только прибыл наш обоз, мы быстро занялись обустройством, и вскоре школа стала выглядеть как настоящий госпиталь. Сиделки и я работали в полном согласии. Мы вычистили все здание от крыши до низа, отмыли все этажи, окна и лестницы. Из классных комнат на двух верхних этажах сделали больничные палаты, а другие помещения на этих этажах превратили в перевязочные и операционные. На первом этаже, где комнаты были меньше, жили мы, используя упаковочные ящики как стулья. В комнате, отведенной мадам Сергеевой и мне, как и в других, был каменный пол и серые залоснившиеся стены. Единственной обстановкой стали наши походные койки и небольшие чемоданы. Мы умывались в школьном туалете в подвале.
Чем ближе находишься к фронту, тем меньше, как правило, известно, что в данный момент происходит там; то же относилось и к нам. Мы не имели реального представления о нестабильности нашего положения. Армия Реннен–кампфа была разбросана, ее позиции не укреплены, тылы не защищены. Некоторые наши войска находились уже под Кенигсбергом, и немцы, занятые на других фронтах, казалось, были не подготовлены удерживать позиции или переходить в контратаку.
Первые дни нашего пребывания в Инстербурге прошли относительно спокойно. Время от времени мы слышали вдалеке приглушенные звуки орудийного обстрела, иногда они приближались, становились более различимыми. Пехотные полки в запыленных сапогах с песнями следовали через город, эскадроны кавалерии, автомобили, обозы постоянно двигались в сторону канонады.
Дмитрий находился в Инстербурге, будучи офицером связи при штабе Ренненкампфа. Он часто приезжал в госпиталь в сопровождении командующего армией, который по прошествии некоторого времени очень привязался к нему. Иногда Елену и меня приглашали на завтрак в штаб. Здесь все пребывали в том воодушевлении, с которым несколько недель назад начали военные действия, и выражали непоколебимую уверенность в скором и блестящем завершении войны. За небольшим исключением все шло успешно и весьма обнадеживало. Армия хорошо снабжалась провиантом, было более чем достаточно боевой техники и боеприпасов. Все казались довольными, и взаимоотношения были отмечены той особой сердечностью, которая возникает, когда каждый прилагает все силы для решения общей задачи и готов пожертвовать жизнью во имя долга. То был, если можно так выразиться, «медовый месяц» войны.
Повсюду меня встречали с радушием, хотя меня никто не знал. Одеяние медсестры делало меня ближе к тем, кто носил военную форму; мы все жили в равных условиях и имели общие интересы.
Однажды в самом начале нашего пребывания в Инстербурге Елена, мадам Сергеева и я вышли в город за покупками. Несколько магазинчиков располагались на городской площади неподалеку от нашего госпиталя. Площадь была средоточием жизни Инстербурга. В тот день она, как обычно, была заполнена народом. Повсюду стояли повозки, прохаживались офицеры, проезжали конные связные. Когда мы проходили по площади, к нам подъехал офицер пехоты. Его конь был взмылен бешеной ездой. Он показал руку в грязной размотавшейся повязке и спросил:
— Сестрички, не найдется ли у вас бинта наложить мне свежую повязку?
У себя в сумке я нашла чистый бинт, который утром смотала в перевязочной.
— У меня есть, — сказала я. — Слезайте, пусть кто нибудь из солдат подержит коня, а мы пройдем в тень.
Он спешился, передал повод стоящему рядовому и последовал за мной. Выбрав место в стороне от толпы, я, повернувшись спиной к площади, принялась разматывать грязную повязку и тут услышала позади себя незнакомый голос:
— Ваше императорское высочество, можно я сделаю снимок?
Я в растерянности обернулась и увидела одного из штабных офицеров. В руках он держал большую фотокамеру.
— Нет, ради Бога, не надо, — сказала я, ужасно смутившись.
Рука, которую я бинтовала, слегка дернулась. Испытующий взгляд остановился на мгновение на моем лице, потом опустился, но ни слова не было сказано. В замешательстве я поспешно делала свою работу, молча накладывая свежую повязку. Когда я закончила, офицер поднял глаза, в них стояли слезы.