На другой день мои дела были плохи. Единственный костюм, в котором я путешествовал, был очень невысокого качества. При высыхании он так сел, что мне с Бахметьевым пришлось его растягивать, чтобы как‑нибудь в него влезть. Воображаю какой у меня был вид! Но тогда об этом не думалось. А теперь, давно уже забыл о посещенных и осмотренных станциях, но Пилатус хорошо помню.
Бахметьев оказался более усердным посетителем станций, чем я. Под конец я стал увиливать от этих посещений. В Женеве не поехал с Бахметьевым осматривать центральную станцию, а отправился разыскивать русскую библиотеку, потом русскую столовую. Ведь Женева тогда считалась центром русского революционного движения и мне хотелось хоть со стороны посмотреть на революционеров. Столовая была бедная и ее посетители плохо одеты. Русским эмигрантам видимо жилось неважно.
После посещения Женевы мы еще быстро прокатились по Северной Италии. Посетили Турин и Милан. А оттуда через Готард проехали обратно в Цюрих. Срок сезонных билетов по Швейцарии окончился и мы, через Вену и Волочиск, двинулись домой, я — в Ромны, а Бахметьев — на Кавказ.
За эту вторую поездку я видел больше городов, посетил больше станций и других сооружений, чем в предыдущую поездку, но все это было сделано наскоро. Ничего эквивалентного посещению постройки Виорского виадука в этот раз я не видал и мои воспоминания не так ярки, как о первой поездке. Просто ездить заграницей уже было недостаточно. Заключил, что в следующий раз нужно ехать с одной какой‑либо определенной целью и посидеть на одном месте подольше.
К первому сентября 1901‑го года я был уже в Петербурге. Надо было явиться на военную службу.
Отбывание воинской повинности
В то время большинство молодежи было противниками военной службы. Многие разными способами уклонялись от нее. Я никаких мер к освобождению от повинности не принимал и как‑то заранее решил, что этот год должен быть просто вычеркнут из моей жизни. Теперь, когда я вспоминаю год службы, я вижу, что этот год был вовсе не потерянным годом и военная служба кое‑что мне дала. Во всяком случае опыт был поучительный. Прежде всего здесь я провел год с людьми моего возраста, главным образом выходцами из деревень, в условиях равенства. Это совсем не то, что встречаться с крестьянами своего села, будучи сыном помещика.
Нас было в роте трое вольноопределяющихся, но мне кажется, что только мне одному удалось установить дружеские, равные отношения с солдатами. Начну с нашего фельдфебеля, Петра Васильевича Антоненко. О фельдфебелях и о их несправедливостях к солдатам, об их грубости, взяточничестве слыхать и читать приходилось немало. Я же встретил в лице Антоненко очень сдержанного и спокойного человека, ровного в отношении к солдатам. О каком‑либо рукоприкладстве не было и речи. Не слыхал в казарме за время моей службы никаких ругательств, криков, и все это, я думаю, благодаря высокому авторитету Антоненко. Антоненко, вероятно, ничего кроме сельской школы не окончил, но благодаря природному уму и некоторой начитанности, он был головой выше своих подчиненных. Поэтому подчинение получалось естественным путем и угроз наказаниями не требовалось.
У нас с Антоненко установились очень хорошие отношения и я иногда проводил с ним время в разговорах на самые разнообразные темы, но все это в часы, свободные от исполнения служебных обязанностей. В служебное время я был такой же солдат, как и другие. Гвардейские офицеры мало уделяли внимания своим обязанностям и весь порядок в роте и все обучение лежало главным образом на фельдфебеле. Собственно он был хозяином роты, а не ротный командир, которого мы даже редко видели. Антоненко исполнял свои обязанности прекрасно и у него в роте без крика и шума всегда был образцовый порядок. Им был подобран также очень хороший штат унтер-офицеров. Это были не только образцовые служаки, но и милые интересные люди. Под конец я с некоторыми из них подружился.
Началось это с моего украинского происхождения. И Антоненко и те унтера, с которыми я ближе сошелся, были украинцы. В Петербурге в то время уже был заметен, среди студентов с Украины, интерес к украинству. Были не только украинские концерты и спектакли, но были и более серьезные украинские организации, интересовавшиеся украинской политикой. Я всегда считал, что политические задачи России должны быть разрешены в общерусском масштабе и был противником всякого сепаратизма. Но на украинские концерты и спектакли ходил с большим удовольствием. И вот я раз пригласил Антоненко и двух или трех унтеров на украинский спектакль. Шел, кажется, «Запорожец за Дунаем». Спектакль, и танцы малороссийские, и малороссийский разговор кругом — все это произвело на моих военных приятелей ошеломляющее впечатление. Для них все было ново. Они никогда не видели малороссийской пьесы. Они считали, что малороссийский язык — это язык мужиков. А тут вдруг студенты и нарядные дамы говорят на этом языке и танцуют гопака, как у них дома в деревне. Но поют гораздо лучше чем в деревне. Сколько разговоров было после этого спектакля в казарме! С каким нетерпением ожидался следующий спектакль. Наиболее музыкальный из унтеров все подбирал на гитаре слышанные им новые мотивы. Одним словом, украинский спектакль внес какой‑то новый дух в украинскую группу моих сослуживцев и помог мне сойтись с ними покороче.