— В каком положении он тебя застал? Сказывай и не лги!
— Я никогда тебе не лгала и не намерена лгать. Он меня застал в слезах и в жестокой горести!
— Спрашивал ли он у тебя, отчего ты в слезах?
— Спрашивал!
— Что ты ему на это отвечала?
— Что я несчастлива в моей жизни и желала бы, чтоб скорее прекратилась жизнь моя, нежели жить и мучиться, да и мужа моего мучить, которому бы я хотела доставлять одни радости, а не мученья!
— Что ж он тебе на это сказал?
— Велел терпеть и за тебя молиться!
— И ты правду говоришь?
— Я тебе уж сказала, что ни из чего в мире лгать не буду; остается в твоей воле — верить или не верить!
— Берегись, ежели ты мне не то сказала. Я узнаю от самого твоего благодетеля, на которого ты надеешься. Я сегодня же к нему пойду!
— Изволь идти и спрашивай обо всем!
Он посмотрел на меня и, помолчавши, сказал:
— Я еще тебе повторяю, что ты должна решиться на мои требования, а иначе твоя жизнь не будет спокойна!
Я отвечала, что я решилась: сказала — и не переменю своего слова, что «в этом случае не могу тебе повиноваться, хотя б ты меня всеми муками хотел принуждать, — но не принудишь». Он посмотрел на меня и сказал:
— Посмотрим! Я тебе запрещаю ходить к твоему благодетелю! Сказывайся больной и его к себе не принимай, ни жены его.
— Первому я повинуюсь, но последнее я не знаю, можно ли будет сделать, чтоб не принимать к себе тех, которые нам благодетельствуют. И он твой начальник!
— Это не твое дело мне давать наставления! — И ушел обедать к губернатору и там сказал, что я больна.
Что уж там было и что ему говорил губернатор — я не знаю, но я в самом деле занемогла очень, и женщина моя, испугавшись, послала тотчас за лекарем, который ту минуту пустил кровь мне, и я ничего не помнила, что со мной было. Лекарь поехал от меня к губернатору и сказал им, что я очень больна и жизнь моя была в опасности, ежели бы он не пустил мне крови, то были бы следствия очень дурные. Муж мой испугался, прибежал домой и нашел меня в великой слабости, и смертная бледность на лице. За ним вслед и благодетели мои оба пришли, сели возле меня. Отец мой взял руку мою и нашел, что пульс очень скор и внутренний жар велик, посмотрел на мужа моего и сказал:
— Что теперь вы думаете? Она может и умереть, и кто будет ее убийца? Он зарыдал и сказал:
— Я без нее сам жить не могу! Она — ангел кротости и терпения! — Упал на колени перед кроватью: — Живи для того, чтоб простить меня во всех моих несправедливостях против тебя!
Я сказала, что я прощаю его и никогда не помню его досад.
— Одно твое доброе поведение может навсегда истребить из памяти моей все те горести, которые ты мне причинял!
Он сказал:
— Я тебе обещаю при благодетеле твоем, что буду другом твоим и никогда не оскорблю тебя с намерением!
Благодетели мои оба плакали и, обнявши его, сказали:
— Исполни свое обещание и будь добрым мужем; услади ее жизнь скорбную и дай ей чувствовать то добро, которого ты лишил ее!
И так как я была очень слаба, то они не хотели много при мне говорить, а ушли с ним в другую комнату, а я, оставшись, благодарила Господа моего за болезнь посланную, чрез которую я примирилась с мужем моим и увидела, что он меня еще любит.
Но сия моя радость недолго продолжалась… С месяц я жила счастливо и спокойно, но опять муж мой начал жить по-прежнему, и занятия с девками составляли все его удовольствие, а я опять начала страдать, но ничего не говорила ему. Прибежище мое было одно — к Создателю моему, чтоб Он дал мне крепость и силы. В один день он опять возобновил свои предложения, чтоб я выбрала непременно себе любовника: «Я этого хочу».
Я ему отвечала:
— Где твои клятвы и обещания, которые ты давал, — сделать меня спокойной и счастливой? И что ты мне говоришь о том, на что я никогда не решусь и не сделаю? Я тебе уже сказала и прежде, и ныне подтверждаю: не допущу себя никогда до того, чтоб совесть моя меня укоряла, и не сделаю стыда тем, которые меня воспитывали и давали мне наставления, чтоб я была добродетельна, — чрез что я буду приятна Создателю моему и любезна людям. Более помню наставления последнего моего благодетеля и отца — Михаила Матвеевича! — И горько заплакала, сказавши: — Отец мой Чувствует ли твое сердце, что дочь твоя погибает? Ты обещал молиться обо мне, — да услышит Господь твою молитву о несчастной твоей сироте! — а более ничего не могла говорить…
Он чрезвычайно рассердился и сказал: