Мне очень захотелось уйти в свою комнату: какую-то я чувствовала неприятность, смешанную со страхом. Но нельзя было оставить мать мою, которой я давала лекарство и питье. Брат мой пришел из школы, и Александр Матвеевич очень его ласкал; и он был сам ласкового характера, а моя любовь к нему была беспредельна, то мне чрезвычайно было приятно видеть, как его ласкали. И после этого всякий день был у нас Александр Матвеевич, но мне его посещения были неприятны, а отчего — я и сама не знала.
Пришла Страстная неделя, — и я с няней отправилась в пятницу вечером в тюрьмы, и за нами на лошади повезли все то, что приказано было раздать. Но пропорция была во всем двойная. Как будто предчувствовала мать моя, что это уж последний раз было делано. Как скоро мы вошли в тюрьму, то несчастные все в голос зарыдали и спрашивали, жива ли их мать и есть ли надежда к выздоровлению. Я, зарыдавши, им сказала, что моя мать опасна. «Молитесь, друзья мои, чтоб Бог ее спас!» Они все замолкли и головы свои вниз повесили. Один со стоном сказал: «Боже и Господи наш, неужто Ты захочешь ее от нас отнять и оставишь нас сирых и без призрения?» И, повернувшись ко мне, спросил: «Будешь ли ты, милое дитя, подобна твоей матери и не оставишь ли нас без нее?» Я со слезами сказала, что приказание ее и волю буду за закон почитать и буду так же их посещать с моим другом, как и мать моя. Они все сказали: «Бог тебя благословит и даст тебе временное и вечное счастие». Наступило и Воскресение Спасителя нашего, — и мать моя, казалось, была этот день покрепче. Родные все у нас обедали, и Александр Матвеевич сказал: «Примите и меня в ваши родные и позвольте с вами провести день».