Идея “Бетх[овенской] академии” явилась результатом анализа музыкального] творчества Бетховена. Изучая жизнь его, мы проникаемся любовью к Бетх[овену] человеку и, несомненно, что изучение […][296].
Правда, это не легко дается и достигается только ценою мн[огих] мучительных переживаний. Зато с каждой победой открываются человеку новые горизоты. Чувства его углубляются, и во много раз усиливаются, и расширяются. Он точно по — новому чувствует и понимает все окружающее, будь то люди, природа и все явления текущей действительности.
Как всегда весною меня потянуло вон из города в мой любимый Крым. И вот в мае 1904 г[ода] мы даем концерт в Ялте. Сколько раз я бывал на юге, и хотя всегда испытывал известный восторг от красот южного берега, но никогда это не достигало той силы и напряжения, какие я читаю в своих собств[ен ных] письмах того времени. И не только по отношению к природе. То же относительно близких, любимых жены и детей, друзей и искусства. Точно какие — то итоги чувств, после которых все должно было переключиться на все большие и большие масштабы. В этом смысле годы [1]904, [190]5 и [190]6, подводя итоги четвертому десятилетию моей жизни, разделили е[го] как бы на две половины, закончившись поездкой в Пал[естину] в 1907 г[оду]. Вернусь к поездке в Ялту.
Письмо от 27 мая: “Утром 26 мы выехали из Симферополя]. Жарко было и пыльно. Это отчасти отравляло удовольствие переезда. Но вскоре показались горы. Мы проезжали те места, кот[орые] мы вместе проезжали обратно из Гурзуфа и т[ак] д[алее]”.
29 мая: “Вчера концерт прошел блестяще, зал был почти полон. Играли мы хорошо. Аренский был в концерте, и, после того как мы исполнили его трио, ему устроили овацию. Я за него очень рад. Он очень болен, и, на мой взгляд, несмотря на свою молодость, доживает последние дни. Сам он этого не чувствует и, главное, не бережет себя”.
Вспоминаю его кончающим Петербургскую] консерваторию, он исполнял с оркестром свой ф[орте]п[ианный] концерт. Он много обещал тогда и сам был полон надежд. И если он сумел бы преодолеть соблазны жизни, понял бы глубже призвание творца музыки, призвание, предъявляющее наиболее высокие требования композитору, артисту — худож[нику], то он дал бы много больше того, что дал. По содержанию и направлению [своей] музыки он как бы олицетворяет “салонный академизм”, стараясь быть приятным для более широких кругов слушателей. Трио D-moll его, посвященное памяти покойного директора Петербургской] консерватории] К. Ю. Давыдов[а], в котором] трогательная прекрасная элегия, впервые было исполнено им самим. Не будучи пианистом, он свои вещи исполнял превосходно. Я был на этом вечере, когда А[ренский] исполнял свое трио. Во время перерыва ко мне подошел известный критик, профессор] Московской] консерватории] Ник[олай] Дмитриевич] Кашкин и сказал: “Третье трио Мендельсона”, желая указать на мендельсоновское влияние. Его учитель Римский — Корсаков в своей летописи посвящает умершему в 1906 г[оду] Аренскому целую страницу, закончив ее так: “В молодости А[ренский] не избег некоторого моего влияния, впоследствие влияния Чайковского. Забыт он будет скоро. Безалаберная жизнь среди вина, карт и кутежей расстроили его здоровье, и он умер от скоротечной чахотки. Он боролся со своими порочными наклонностями и одно время душевно заболел. Но преодолеть их не был в состоянии. Жаль, дарование было у него большое…”[298]
298
Цитата приблизительна. Первые два предложения соответствуют оригиналу. Остальное является сво бодным изложением абзаца, посвященного Аренскому. См.: Римский — Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. Москва, 1932. С.303. Шор цитирорвал по более раннему изданию (СПб., 1909, под редакцией жены Римского Корсакова, пианистки и композитора, Надежды Николаевны, урожд. Пургольд, 1848–1919).