Одним из первых прообразов Бетховенской студии был проект Общества “Музея музыки”. Цель Общества — демонстрация музыкальных произведений, “сопровождаемая философскими, научными и историческими толкованиями”[52], а также проведение концертов, лекций и музыкальных выставок. К сожалению, архив Шора не располагает сведениями (кроме проекта устава Общества) о реальной деятельности “Музея музыки”, и можно предположить, что этот проект Шора остался нереализованным.
В 1911 г. Шор осуществляет наконец свою давнюю мечту, создает Бетховенскую студию (Москва, Крестовоздвиженский пер., 7), получив материальную поддержку богатого филантропа Давида Высоцкого (1860 — после 1925).
Сравнительно за короткий срок музыкальное учреждение Шора завоевало всеобщее признание, и не в последнюю очередь благодаря творческому, неформальному подходу к музыке. Эта особенность студии рельефно выступала на фоне господства техницизма и формализма в музыке. В своей студии Шор устраивал циклы исторических концертов (первый состоялся в октябре 1912), концерты — лекции и музыкальные вечера; при ней существовало издательство, выпустившее в 1914 г. “Музыкальный справочник” и “Музыкальный альманах — справочник” (под ред. Евсея Шора[53]). В студии Шор намеревался сочетать занятия музыкой с музыкальным образованием и воспитанием посредством музыки, в основе которых лежала идея, что “ученье дает человеку знания, а воспитание приводит к [его] духовному развитию или даже перерождает его”. Шор предлагал не ждать “прогресса” общей культуры и нравственности общества, а способствовать ему и начать процесс совершенствования каждой личности, “углуби[вшись] в духовную жизнь Бетховена”, которая, как записано в программе студии, “глубоко поучительна, как соединение нравственного и художественного совершенства”[54].
Отзывы современников Шора свидетельствуют об исключительной силе и впечатляемости его бетховенских концертов. Проиллюстрирую это письмом одного московского учителя, А. Ермолова, к его знакомому И. Пустовалову, которое сохранилось в архиве Шора.
“[…] Третьего дня вечером затащен был одним из моих кол лег на лекцию — концерт Шора на тему: ‘Бетховен и его творчество’. Слыхал я не раз Бетховена в исполнении Зилоти, других пианистов разных, многих знакомых мужчин и дам, слывших хорошими пианистами, и… Бетховена прямо невзлюбил. А третьего дня вернулся домой, как ошалелый, положительно не был в состоянии приняться за срочную работу над тетрадями, и часа через два после прихода — заметь: через два часа и дальше все росло это состояние — очнулся, как ото сна, от наплыва дум и чувств, переполнивших душу. Лицо было мокро от слез, и так стало жаль всего погибшего хорошего, так куда — то потянуло вверх от показавшейся смрадным гноищем земли, так захотелось отдать за кого — то, за что — то прекрасное, жизнь…”[55]
Понимая основную художественную идею бетховенской музыки как стремление к прекрасному и возвышенному, Шор, как видно из приведенного письма, сумел увлечь ею даже среднего, “немузыкального” слушателя. В нем жил подлинный популяризатор.
Бетховенская студия как бы продолжила уже начатую воспитательную работу Шора с целью поднять культурный уровень широких слоев российского общества, предрассудки которого помешали когда — то его академической карьере. На целях и задачах студии сказалось и увлечение Шора просветительскими идеями “духовного” сионизма, призывавшего к еврейскому национальному возрождению и настаивавшего на том, что только в этом случае можно быть уверенным в будущем нации. Студия явилась первой серьезной попыткой Шора создать “школу воспитания души”, собрав воедино ранее разрозненный опыт лекций — концертов и опираясь на идеологию, почерпнутую в сионизме. Однако достижения студии не оправдали крупномасштабных замыслов Шора, и он впоследствии признал утопичность ее целей, что остудило его идеалистический энтузиазм на длительное время, а именно до 1927 г., когда, переехав в “молодую и подающую надежды”[56] Палестину, он принялся за создание Института музыкального образования и воспитания (1936–1942) в Тель — Авиве. Вспоминая студию, он пишет:
“Я хотел видеть тотчас же результаты своей работы, т. е. чтобы под влиянием искусства мы сами и с нами наши ученики и слушатели стали бы лучше. […] мечтатель часто верно определяет будущее, но он не хочет дождаться его. Он хочет, чтобы будущее тотчас же наступило, будучи им ускорено. То, на что природе нужны тысячи лет, он хочет свершенным во время своей жизни”.
55
56
Из письма (1928) Шора к сыну // НУБИ, 4° 1521, папка 343.
Дмитрий Курский (1874–1932), член партии большевиков с 1904 г., с 1918 по 1928 — нарком юстиции.