Несколько дней, проведенных в Константинополе в гостеприимной семье Нахимзонов, масса новых и оригинальных впечатлений рассеяли несколько мою тоску. В Константинополе мы сели на большой пароход “Эль — Арабиа” и направились в Александрию. По дороге мы посетили Афины, обратив внимание на все, связанное с древностью. Развалины Акрополя, где Сократ поучал, расстроили меня до слез. Под сильным впечатлением всего пережитого когда — то Элладой я покинул берега Греции. В Александрии я предполагал сначала остановиться, но, проведя в ней несколько часов, настойчиво решил двинуться дальше. Мы сели на новый пароход. За обедом, у общего стола, мое внимание привлекла русская пара. Она молоденькая миловидная женщина, он постарше, несколько желчный и беспокойный человек. Когда старый отец мой за столом выказывал совершенно естественное внимание своей молодой соседке, я чувствовал, что муж ее как будто недоволен. После обеда я сказал отцу, что обыкновенно русские путешественники не любят встречаться с земляками, и нам лучше держаться в стороне…
Каждый раз, что я попадал на новый пароход, я тотчас же разыскивал инструмент, на котором можно было бы поиграть. На этом пароходе пианино стояло в маленькой каюте около капитанской вышки. Оно оказалось запертым, и ключ потерянным. И тут — то оказался полезным ключик от нового замка, купленный в Константинополе. И тогда отец, который всегда говорил “все к лучшему”, пожурил меня за мою досаду. Я открыл пианино и сел играть. Минут через пять кто — то вошел. Я сидел спиной к двери, не видел вошедшего, но почувствовал, что это наш русский путешественник. Я продолжал играть, как будто никого в каюте не было, и, когда минут через 20–30 я встал, чтобы уйти, он меня остановил со словами: “Вы — Шор, я — Бунин”[374]. Таким образом состоялось мое знакомство с писателем, которого я сравнительно мало знал по его сочинениям. Дальше мы путешествовали вместе, и я не скажу, чтобы общество его было бы из приятных. Особенно тяжело было мне чувствовать в просвещенном человеке несомненный антисемитизм, и где, в Палестине, на родине народа, давшего так много миру…
Мы проехали Кипр, Порт — Саид и, наконец, подъехали к Яффе[375]. […][376]
Особенное душевное состояние мое давало мне возможность воспринимать все впечатления с необычайной остротой. Поэтому мои палестинские впечатление резко отличались от впечатлений моего отца. Я ждал обратного, а между тем случилось так, что для меня это путешествие явилось необычайно значительным, а он был как будто даже разочарован.
К Палестине нельзя подходить с обычной меркой. Любитель — турист может разочароваться запущенностью и дикостью многих мест. Правоверный еврей, в воображении которого рисуется былое величие Израиля, разочаруется настоящей действительностью. Правоверные христиане и магометане тоже найдут немало для критики. Словом, подход должен быть иной. И во мне, при моем духовном состоянии, это путешествие оставило неизгладимый след. Одинаково восхищала меня природа, как своей красотой, так и дикостью запущенных мест. Исторические места, одни имена которых будят в душе так много воспоминаний, как, напр[имер], Иерусалим, Назарет, Генисаретское озеро[377], Галилея, Тивериада, Иордан, Мертвое море, Ерихон и т. п. Удивительная способность Востока сохранять обычаи и условия жизни прошедших тысячелетий, часто наталкивала на библейские и евангельские картины. Никогда не забуду, как в знойный полуденный жар мы ехали из Тивериады в Ерусалим [Хайфу]. Я всегда садился к кучеру, чтобы не видеть лиц моих спутников, часто не соответствовавших месту и времени. Далеко впереди я увидел приближающуюся группу. Впереди шел старый араб, в белом хитоне, с посохом в руках и медленно вел за собою маленького ослика, на котором сидела под бурнусом в виде зонта женщина с младенцем на руках. “Святое семейство” — невольно вырвалось у меня восклицание. Мы остановились и долго смотрели вслед удаляющейся группе. Помню, как меня поразила совершенно библейская картина в Тивериаде. Я встал рано утром и вышел на плоскую крышу — обычное место отдыха и прогулок на Востоке, я увидел старого еврея, подошедшего к озеру, и с ним молодую женщину с кувшином на плече. Он постоял у воды и как будто молился, она же зачерпнула воды и, поставив кувшин на плечо, медленно двинулась обратно. Такая же картина встретила нас при въезде в Назарет под вечер. Со всех сторон женщины, девушки и дети с кувшинами на плечах направлялись к фонтану “Марии”. Это было и живописно, и живо напоминало прошлое.