Не будучи сионистом, я оказался одним из первых среди москвичей, посетивших [Эрец — Исраэль]. В апреле 1907 г[ода] я сел на пароход в Севастополе и на др[угой] день же был в Константинополе. Я переживал исключительное душевное состояние.
Анализ музыкального] творчества открывал передо мною все душевное и духовное величие творцов музыки. Становилось ясно, что настоящий великий композитор велик и как личность (человек). Особенно это ясно на Бетховене. И благодарное чувство к этому титану от музыки вылилось в стремление создать учреждение для всестороннего изучения лучшего, что есть в творчестве Бетховена, его предшественников и последующих композиторов.
Так назревала идея создания Бетховенской студии, которая осуществилась лишь через несколько лет. Мечта о поездке в Бонн — на родину Бетховена — меня не покидала. И вот — за год до поездки в Пал[естину] — я посетил Бонн.
Предо мною письмо, написанное 27 авг[уста] 1906 г[ода] из Бонна. Привожу выдержки из него (перевод с иврита):
“И вот я в Бонне! Место, о котором мечтал как истинный мусульманин о Мекке или как религиозный еврей о святом городе Иерусалиме. И ничто не обмануло моих надежд. Я чувствую, что не напрасно стремился сюда, не напрасно горело во мне желание увидеть этот маленький домик, в котором родился один из величайших людей девятнадцатого века… Я задумал увидеть город, наполненный духом Бетховена, и вот передо мною обычный немецкий городок. Все, что осталось в нем с тех времен, это — дом, в котором родился величайший композитор, и комната, в которой он появился на свет. И какая комната! Б-же мой! Маленькая, низкая, с маленьким окошком, выходящим на стену соседнего дома, так, что не видно даже полоски неба… Но это не помешало гиганту развернуться, и он не стал из — за этого меньше любить природу и людей! И эта стена значительнее всех красот мира. Через два дня я поднялся на гору Рассельруэ (Rasselruhe), и передо мной открылся прекрасный вид на Рейн, на Бонн и его окрестности. Бетховен часто бегал здесь в детстве. Здесь зародилась его любовь к природе, которая выразилась со всей полнотой в его произведениях. В жизни своей не встречал такого прекрасного вида. Я хотел бы сохранить в своей памяти обуревающие меня мысли и чувства и записал в свой блокнот: “Только творчество ради творчества может принести желанные плоды. В мире Бетховена я остро чувствую отвагу и стремительность. Он покоряет сердца не только как художник, но и как личность. Если бы даже он не написал ни одной ноты, он остался бы для нас исключительной личностью только благодаря истории своей жизни”.
Здесь, в Бонне, на берегу Рейна в полном одиночестве я изучал все касающееся жизни и творчества Бетховена[381] . Не раз сидел я у могилы
Что — то
В Берлине посетил могилу Мендельсона… Упоминаю об этом путешествии, связанном для меня со многими переживаниями, потому что оно явилось до некоторой степени подготовлением к моему посещению Пал[естины].
Если Бонн, Эйзенах, Лейпциг и Берлин разрешали мои музыкальные сомнения, то народно — национальное чувство, проснувшееся в тому времени, требовало настойчиво Пал[естины]. И вот в апреле 1907 г[ода] я сюда приехал (мое письмо от 31 г[ода] от “Я был […]* “все” и везде).
381
Среди записей в той же папке (НУБИ, 4° 1521, папка 410) найден фрагмент текста, который, видимо, предназначался в качестве дополнения к воспоминаниям об этой поездке: “В Hotel‘e, в котором я живу, есть пианино, и я могу играть, когда угодно. Когда я впервые сел за инструмент и сыграл первую прелюдию Баха, то горничная Мария (тип заботливои и честной немки) сказала мне: “О, spielen Sie, spielen Sie, ich hóre das sehr gern”*, a Oberkellner** обещал послать за настройщиком; и к Herr Prof.*** стали относиться с почтением. Вчера утром я предполагал сейчас же после игры уйти в горы и там поработать. Но ко мне зашел молодой фламандец из Антверпена и, поблагодарив сердечно за Баха, кот[орого] я играл накануне, просил еще ему поиграть. Я мог легко от него отделаться, но это оказался такой милый энтузиаст, что я с ним еще раз пошел и на могилу Шумана, и в музей Бетховена. Что сказать про музей? Я так много уже знал обо всем, что в нем есть, что сразу почувствовал себя дома и даже поправил заведующего, когда она что не так объясняла. Но всего больше поражает эта комнатка. Неба не видать. А разве это помешало гиганту развернуться? Разве он меньше оттого любил природу и людей? Я даже начинаю думать, что такой закал нужен, и от него не надо оберегать детей!! Вот что навеяли на меня Бетховен и Шуман. В домике Бетховена я уже свой человек. Много ценных указаний получил я там от профессора] Шмидта, директора музея. Возможно, что в будущем наше
О, играйте, играйте, я с удовольствием слушаю
383
[листок из папки № 410, видимо, это продол жение]: Целые часы я просиживал у этой могилы и невольно мне кажутся маленькими все наши интересы. Глубоко веришь в “человека” на могиле Роберта и Клары
384
Аронсон Наум Львович (1872–1943), скульптор, автор памятника Бетховену, установленного в 1906 г. в Бонне. О Клингере см. выше примечание № 235