«Завтрак» был проглочен моментально — камера затратила уйму энергии на решение свалившихся на нее военных, хотя бы, проблем…
Оттертые корочками хлеба и вылизанные до блеска языками алюминиевые ложки и миски были уже сложены горкой на краешке нар. Только Кинцель — великан с глазами норвежского викинга — невозмутимо еще занимался своим супом. Он и Казачок, из–за габаритов, получали двойную порцию. Но что она была для людей, которым — по–доброму — пятифунтовый бы бифштекс с буханочкой черного! Однако Эрих Кинцель ухитрялся как–то сохранять и бодрость, и оптимизм с помощью пустой баланды и ломтя горбушки. Вот и сейчас он медленно выцедил «через борт» жидкую субстанцию девственно прозрачного «супа рыбного». И теперь сосредоточенно, с истинно немецкой мастеровитостью, вылавливал ложкой в его, замутненных слегка, донных отложениях отдельные фрагменты разваренных костей «хамсы черноморской, соленой». Насытить такой пищей — и в таком количестве — можно было только представительницу этой самой «хамсы черноморской, соленой». Поэтому упоминание о «дятле» — пестром и большом, — независимо от хода нечитаемых мыслей Кинцеля, должно было вызвать у него ассоциацию двоякого свойства. Но одну — обязательно гастрономического.
Как выяснилось, за день до моего появления в камере проходил очередной симпозиум на животрепещущую тему: «Об искусстве подготовки и приготовления птицы — домашней и дикой». Помнится, в понятие «подготовка» вкладывался, как мне передали, процесс и тайного умыкания птицы из соседних дворов, фольварков или прямо с дороги. В зависимости, конечно же, от глубоких историко–национальных традиций самих докладчиков. Кстати, оказалось, что методы кражи птиц везде одинаковы. Как, впрочем, и санкции, в случае неудачи…
Конечно же, Эрих был в числе активнейших содокладчиков и дискуссионеров. Сообщения его были приняты к сведению. И только. Хотя бы из–за несравненной бедности деталями — представители военных округов из СССР тут были на высоте. Иностранцам их было не обскакать!
Эхо вчерашнего эпикурейства погромыхивало и сегодня. Правда, уже в процессе таких вот «отловов фрагментов» из супа рыбного. Сквозь незлобный мат — в этом случае признак «удовлетворенности», но не полной — нет–нет, прорывалось сравнительное восклицание, уничижительное замечание, реплика–воспоминание…
— Эх! Что говорить? — страдал вслух командарм Иван Фомич. — Этого бы немца с засранными его птичками, да к нам, в Приволжский… Он же, колбасник, слова такого не знает — «стерлядь»! Мы бы его по округу помотали, на рыбалочках–то! К примеру, у Ставрополя…
— Напротив?
— Там…
— Ну, там — коне–ешно!
— Нет слов! Там в нерест — вода от нее кипит! Я стерлядушку — бредешком люблю… Загоню взвод — в устьице здеся… В Усе этой… Ну, и выше чуток… Любо–дорого! Прет, зараза, солдат утягивает! Искупаются, само собой… Отошлю в казарму сохнуть… А тут — ю-юшка!.. По утрянке глаза протрешь — заливное по–царски! Под «зубровку», понимаешь ты… Стерлядка–матушка… Утром в стюдень топор воткнешь — стои–ит!