Севр тех времён был удивительно уютным пригородом Парижа по дороге в Версаль, с виллами–дворцами, плававшими в зелёной пене парков и входивших тогда в моду английских садов. Не успели, однако, наши путешественники обосноваться в севрском раю и вкусит плодов от смоковниц его, как не подозревавший ничего Иосиф Ираклиевич неожиданно и спешно нарочным приглашен был в Русскую миссию. Там, до тошноты вежливый чиновник, годившийся Эмухвари в младшие внуки, не посчитавши нужным ни представиться, ни кресло предложить, заявил ему, противно грассируя и глядя в окно, что — господин посол их Императорских величеств искренне и с пониманием разделяет нетерпение князя ответить визитом гражданину дружественной Франции на совершонное ранее посещение последним дома Эмухвари на Кавказе; однако, господину послу не совсем понятны стремления штабс капитана Русской Армии — даже уволенного в отставку — воспользоваться гостеприимством полковника иностранной военной разведки, получающего, к сведению князя, особо щедрое — подчёркивает господин посол — вознаграждение за исключительно активную — уточняет господин посол — деятельного военного агента в России, распространяющуюся весьма далеко за пределы протокола и границ порядочности; и всё это благодаря обширным связям господина атташе с многочисленными почитателями–друзьямит в российских палестинах, в особенности- замечает господин полос — Кавказских… Господину послу не импонирует, вместе с тем, князь, что Вы вознамерились оставить двух молодых девиц в доме, о котором и нижним чинам полиции, а потому и прессе известно как о месте свиданий. Не только и не столько с агентами господина атташе…Бордель Вам предложен, милостивый государь… — хлестнул он старика бесжалостно…
И на немой, но отчаянно красноречивый вопрос совершенно сраженного Эмухвари, ответил: — Нет–нет! Господин полковник в Севре не проживает. Его семья — в Версале… И увидев залитые неподдельной мукой разочарования глаза Иосифа, жалея его, добавил: — Вам, князь, следует выбирать приличных знакомых… У Вас внучки на выданье…
В который раз за эти злосчастные последние минуты Иосиф Ираклиевич вспомнил вещие терниевы слова выговора Великой Женщины…
Для бесхитростного, по–существу, и, конечно же суеверного маглакского обывателя всего случившегося было уже слишком… Сделав бесполезную попытку хоть как–то успокоить сконфуженного старика, чиновник вызвал секретаря и тот, тотчас, будто ожидал специально, передал Иосифу Эмухвари вензельный пакет Бабушкиной конторы (показавшийся теперь ему дьявольским знамением!) с вложенной в него запиской Великой Женщины и…рекомендательным письмом Берга — Да! Да! — Того самого — Эммануила Юльевича — к его французскому коллеге из числа Бессмертных. Четырьмя днями позднее склонившийся перед обстоятельствами (кои вправду выше были его) Иосиф пришел несколько в себя. Все мило распрощались с вовсе не обиженным и даже вроде, по мнению старика, повеселевшим хозяином севрского бардака (а вот девушки поняли, что чрезвычайно смущённым!) и переместились к новому месту проживания. И мама и Марфа, по пути подробно осведомленные потрясённым Иосифом о грустных событиях в русской миссии, водворены были в старинные парижские апартаменты — великолепную квартиру, освобождённую по этому случаю переместившейся любовницей академика — приятеля Берга (Париж — всегда Париж!) — в бельэтаже большого красивого дома, как оказалось, расположенного в самом уютном уголке Монмартра…
Марфа успешно сдала вступительные экзамены и была принята на отделение Истории коллежа де Франс в качестве вольнослушательницы. Однако, тотчас по отбытии Иосифа домой, она ходатайствовала о переводе её на медицинский факультет где уже училась Стаси Фанни. И куда поступить при деде Иосифе она не могла, строго–настрого запретившего ей — девушке из приличной семьи — и думать о медицине!
Маме сказать этого он не мог: дед мой и бабушка незабвенные были категорически за профессию врача для Стаси Фанни! И это ЗА поддержано и благословлено было и Бабушкой Анной Розою, и, что важнее всего, прабабушкою Анной Кириловной!…
Мама на Ишимбе у меня никак вспомнить не могла, почему в том же поддержка этих неординарных Женщин не распространялась на Марфу? Так, или иначе, просьба Марфиньки была удовлетворена. Тем более, что даже в просвещённой Франции в те годы находилось не очень много смелых, целеустремлённых молодых женщин, решавшихся связать жизнь с медициной. Рискуя при этом не только сиюминутным положением в обществе, но и будущим своим из–за стойкого, традиционного пренебрежения к медикам–женщинам.