Осведомленный коллегами Крамер знал, что Бурмин явился в дом Благоволиных, будучи уже кем–то проинструктированным. Кто эти инструкторы? Они не пытались делать секрета из своих имен. Это были Рейн, член ВЦИК и заместитель председателя Всероссийского комитета помощи инвалидам войны — Калинина, и его же, Калинина, порученец. Шестерка, иначе. Как Григорий Каннер у Сталина. И тоже не скрывавший имени «юный друг» любвеобильного Рейна Левушка Разгон, натаскиваемый покровителем и родственниками подающий надежды провокатор. Пока что газеты объявили читателям, что «товарищ Рейн — близкий друг покойного»! Другое дело, никто из истинных друзей Бехтерева не знал об этом. Как не ведала о том супруга Владимира Михайловича. Но Рейн, как–никак, член ВЦИК… Представитель власти. А Разгон? 18–летний, он никем не числился в советской иерархии. Только позднее вырвется он в персоны — в зятья аж самого Глеба Ивановича Бокия, главного питерского палача. И продаст его прежде, чем того заметут. Но тут, при покойном–то, зачем он?!
Несколькими часами позже, когда, окруженный помянутыми «друзьями» и никому неизвестными врачами, Бехтерев умер и был похоронен, все та же пресса сообщила, что неизвестные у постели покойного вовсе не инкогнито какие–нибудь. А врачи «скорой помощи» Клименков и Константиновский (это по сведениям «Вечерней Москвы», в других газетах они мельком помянуты «и др.»). Но не это главное. Главное, они после отбытия Бурмина, Рейна и Иоффе остались с тяжелобольным с глазу на глаз. И отметив у больного сперва «помрачение», потом «потерю дыхания» и, наконец, «коллапс», впрыснули ему камфару и проводили на тот свет…
Складывается впечатление, что дело происходило не в центре Москвы, а в рыбсовхозе на Чукотке. Интересно также, что назавтра, 25 декабря, произошло чудо возвращения с «Чукотки» обратно в столицу: у постели покойного появился цвет советской медицины — Крамер, Кроль, Гиляровский, Минор, тот же несчастный Ширвинский, Россолимо и, конечно, патологоанатом Абрикосов. Кто еще? Да те же Константиновский и Клименков, но уже в качестве… представителей Народного комиссариата здравоохранения! Все согласились с диагнозом и… постановили исполнить волю покойного — передать мозг Бехтерева в ленинградский Институт мозга. И вот, мозг человека, всемирно почитаемого ученого, работавшего до последнего дня «без развлечений и домашнего отдыха по восемнадцать часов в сутки» и внезапно погибшего от «случайного кишечно–желу–дочного заболевания», тотчас по окончании этого высокого сборища извлекается Абрикосовым…
Когда извлекается?! Где?! Да тут же, на столе, в квартире потрясенных чудовищностью происходящего несчастных стариков Благоволиных. Во исполнение грозного, именем председателя ВЦИК, распоряжения… Рейна: «Патолого–анатомическое исследование не производить! Мозг передать в Институт мозга (в Ленинград)! Тело кремировать немедля!.. Все!» Всем присутствующим светилам медицины ясно: смерть скоропостижна; закон требует обязательного судебно–медицинского вскрытия и исследования; извлеченный мозг до чрезвычайности увеличен — отечен, значит, поражен токсинами, и также должен быть подвергнут судебно–медицинскому анализу. Всем все ясно. А молчат! И тело ученого из квартиры Благоволиных увозится в Шаболовский крематорий. Мозг… Его по сей день «ищут». Но это все лирика. Человек исчез. Соответственно, исчезли связанные с ним проблемы. Точно в духе сталинского принципа разрешения кадровых вопросов. Значит… Все–таки Сталин? Ничего это не значит. Сталинские «ассистенты» — всегда профессионалы: следов и скандалов не оставляют, тем более — мельтешащихся, шумливых, попадающих в прессу исполнителей. Для примера, в «несчастных случаях» с Котовским, Тер—Петросяном (Камо), Фабрициусом, Фрунзе, в Нью—Йорке — с Хургиным и Склянским, в Париже — с Кутеповым и Миллером, у нас — с Кировым, Орджоникидзе и Горьким, нет виновных. А всякие там рассказики Пильняков, Набоковых, Хрущевых — они и есть рассказы.