Александр Иванович говорил, что только что обосновавшейся в Москве Лине Соломоновне тотчас были представлены самим Семашко «закрепленные» за ней все трое Менжинских, чета Дзержинских — Софья Сигизмундовна (тоже «деятельница…») и Феликс Эдмундович, Клара Цеткин, Розалия Самойловна Залкинд (Самойлова—Землячка), Ян Фрицевич Фабрициус и Валериан Владимирович Куйбышев. Замятин полагал, что она уже тогда представляла, что от нее хотят. Но верил, что урок, преподанный медиками Женевы, пошел ей на пользу. Допуская, однако, что ей придется трудно. Иностранка — она не знакома с Некрасовым (в части «закон — мое желание, кулак — моя полиция») и с Гиляровским («тьма власти» вверху). И ей трудно будет разобраться в главном. Но товарищи по партии и здесь помогли. Все те же вездесущие Рейн и Черномордик с инспектором Замятинского ведомства — ГЛАВСАНУПРа Красной армии. Популярно, не церемонясь, но «по секрету», они посвятили Лину Соломоновну в присущую моменту «специфику санкций», исторически принятую и неукоснительно практикуемую в «товарищеском круге старых большевиков». Естественно, в тех редких случаях, когда отдельные коммунисты игнорируют священную обязанность прислушиваться к мнению своих руководителей… Ответственность, само собой, предполагает и оргвыводы… если ею манкируют… Ну, вы понимаете, Лина Соломоновна, — вкрадчиво втолковывал ей Соломон Исаевич Черномордик, — такие крайности редки, но… имеют место. Например… совсем недавно — с товарищем Котовским, с Фрунзе, тремя годами раньше — с товарищем Камо… Печально, конечно, но что поделаешь… Или, вот, совершенно уж недавно… тут совсем — 25 августа, уже за рубежами страны, в Америке, — с известным вам товарищем Хургиным, да, да! С ним. И не с ним одним: они вдвоем… с товарищем Склянским… Печально. Весьма…
Такой вот монолог молча, без вопросов к «докладчику», выслушала наша Лина Соломоновна. Не иначе, не хуже Черномордика осведомленная в подробностях о формах ответственности в «товарищеском круге» ее партии.
— Мне неизвестно, — рассказывал Александр Иванович Замятин, — знала ли Лина Соломоновна своего словоохотливого гостя. Думаю, что тоже была наслышана про его интересную биографию. Тем более, биографию врача. И, более того, «профессионального революционера» с 1902 года. Поучившись на естественно–математическом в МГУ, он перевелся на медицинский факультет. Диплом врача получил в 1914–м. Пропал куда–то. В 1921–м вынырнул… заведующим курортным управлением Южного берега Крыма. Поднялся в директоры Музея революции (1922 – 1924). Для директора музея его роль в разъяснительной работе со Штерн знаменательна! Был слух, — и никто его пока не опроверг, — что к Маяковскому, поселившемуся 30 июля 1925 года у Хургина в Нью—Йорке, в доме № 3 по Пятой улице, наведались как–то друзья — Гриша Каннер с Соломоном Черномордиком. «Ну, конечно, тогда здание сгорело дотла», — сказал бы и тут Воланд. И был бы прав: после появления двух наших героев и одного поэта Склянский и Хургин «сгорели» в Лонг—Лейк тоже дотла. По сей день «ищут» их кости…
Самое бы время и место поверить в целомудрие Лины Соломоновны. И в злокозненность экс–директора музея Черномордика (Ларионова) с компанией, сходу — и насмерть — застращавших бедную девушку, обнажив перед ее невинностью страшный механизм, с помощью которого ее всенепременно изнасилуют. Напугали бабу мудями! — парировала уже в старости Екатерина Васильевна мое очередное сетование много пережившего человека на всю сложность ситуации, в которой когда–то оказалась Лина Соломоновна.