— Если хочешь знать, — заключила она наш разговор, — я эту суку наблюдала, как партерную блоху. И скажу тебе: ее способности действовать — что что — никогда не опережали умения соображать. Она наперед знала, куда попала в 1925 году. И зачем. И не понаслышке представляла нехитрую систему перегонки своих коллег с утилизацией их на гумус по твоему Самойловичу. Ты забыл, как она и тебя к тому готовила?!..
Подумать только, что лишь через десяток лет после смерти тетки я из первых рук узнал, что, не понаслышке, все это тоже знали все эти ролланы — фейхтвангеры — кюри — барбюсы — шоу — эренбурги и прочие. Все тридцатые годы они сытно отоваривались «парижским банкиром» Леонидом Александровичем Скоблинским, будущим моим… сослуживцем. Однажды, было это, верно, году в 1972–м, озлился он на меня за мою занудность. Видите ли, не понравилась ему моя попытка дифференциации упомянутых прогрессистов по прогрессивности прогресса… Скоблинский вскинулся по–стариковски:
— Хули мне их окрас, если я весь гадючник этот кулем скупал, как воблу! Все хороши: наезжали неназойливо и пользовались услугами твоей Штерн. Отлично представляя, откуда что берется у этой сволочи.
С 1921–го по 1930–й был Скоблинский начполитотдела Особой дивизии ВЧК–ОГПУ–НКВД. А с 1930–го по 1940–й — по самый час, когда танки Вермахта ворвались в Париж, — исполнял обязанности секретаря партбюро советского банка в столице Франции. «Светлая» память о нем по сейчас перманентными скандалами трясет Европу, нет–нет, да и поминающую своего щедрого оптового покупателя… Он–то все как есть знал…
«ДЕЛО» ЖУКОВА
Каждое новое сообщение в прессе о встречах мамы по окончании Русско–японской войны с родственниками её в Канзасе (США), тем более о контактах с Дуайтом Эйзенхауэром, провоцировал новые отряды пишущих на розыск всевозможных подробностей, — кто знает, быть может даже весьма пикантного свойства! Ведь все могло быть: молодые–красивые, ему — футболисту — шестнадцать, ей — героине войны — двадцать… Искали интересанты и в архивах начала века. И преуспели. Только к своему конфузу обнаружили не искомую клубничку, но о т к р о в е н и е, автором которого оказался епископ Василий Иванович Белавин, впоследствии… Патриарх Московский и всея Руси преподобный Тихон. Незадолго до окончания своей каденции на кафедре Богословия в Вашингтоне он узнал из местных газет о работе мамы в госпиталях Порт—Артура, Киото и Нагасаки. Познакомился с отзывами в прессе японских коллег. И встретился с нею, когда она с группой медиков ее госпиталя прибыла в Америку по дороге домой, в Петербург. Мама и организовавшая это кругосветное путешествие ее Бабушка пригласили Белавина в Канзас… Там он и познакомился с семьей Иды и Дейвида Эйзенхауэров. Провел с ними приятные дни. И по возращении в Россию написал и через год — в 1907 — опубликовал в американском издании свои воспоминания–откровения, в частности, связанные со знакомством с мамой и ее канзасцами. (W. Belawin. The Inside Story. New York. 1907/ Pp. 119 – 143).
Пишущая публика на этом не остановилась и в новом хранилище Ленинской библиотеки на Левобережной обнаружила поэму моего покойного школьного учителя Александра Захаровича Кира. После гибели в войнах 1914–1942 гг. всех его детей — морских офицеров и дочери–хирурга, он возвратился в лоно Православной Церкви. В 1943 году он написал и незадолго до кончины издал стихотворный «Канон о Владыке». Две главы поэмы он посвятил маме и знакомству епископа Белавина с ее родичами в Америке. (Откровения. Зори. 1945).
Но тут, отреагировав на сцену в моем рассказе о хамстве в адрес матери, какой–то следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР разразился результатами собственного своего исторического разыскания по «делу», которое армия гебистских деятелей тщилась сшить на маршала Жукова в 1938–1958 годах. И привел в статье «прямые доказательства» и моего с мамой п р и в л е ч е н и я к нему в качестве… «активных соучастников» (!).
В 12–м номере (1990) Российского журнала «Родина» опубликован был мой рассказ «И тогда вмешался Жуков». На фоне предыдущих откровений в том же издании и в электронных СМИ он вполне мог остаться незамеченным хотя бы по его сугубо личностному содержанию. Появился он как будто вдогон моему радиовыступлению по поводу столетия Дуайта Эйзенхауэра с естественным опозданием на время подготовки его к изданию. Появлением его на страницах журнала редакция как бы брала на себя вину всех советских СМИ, «запамятовавших» эту дату. «Забывших» не столько сам факт рождения американского президента, сколько то немаловажное обстоятельство, что ведь и он — генерал Эйзенхауэр — спас и их всех от гитлеровской петли. Хотя, конечно, — по Шопенгауэру, — надеяться на порядочность публики этой значило оказывать ей слишком много чести.