В наше время христианский идеал абсолютного добра можно защищать не иначе, как с помощью глубокой философии, опровергающей материализм, позитивизм и всевозможные виды натурализма. В самом деле, абсолютное добро осуществимо не иначе, как в Царстве Божием, члены которого суть личности, обладающие преображенным телом. Эту мысль не понимают люди, воображающие, будто существует лишь наш строй бытия, в котором жизнь зависит в высокой степени от материальных процессов, изучаемых физикою, химиею, физиологиею. Даже среди духовенства есть лица, поверившие псевдонауке, отрицающей более высокие формы бытия. В Palo Alto я встретил протестантского священника, который утверждал, что воскресение во вплоти — только символ. Я сказал ему, что могу прочитать лекцию в пользу учения о воскресении во плоти, как реальности, а не символе. Он ответил: «Читайте; может быть вы вернете меня к первоначальной вере».
В мой профессорский кабинет в университете пришла однажды молодая дама и сказала, что она приглашает меня от имени небольшого клуба сделать небольшой доклад о советской «пятилетке». Через несколько дней вечером меня повезли в этот клуб. Мой доклад слушало около тридцати лиц. По вопросам, которые они мне задавали и беседам их между собою я понял, что это клуб богатых людей, имеющих торговые предприятия. В таких маленьких клубах у американцев подготовляются партийные политические выступления, обрабатывается общественное мнение и т. п. Ланц говорил, что существует множество таких маленьких клубов с самыми разнообразными целями. В Нью–Йорке, например, был даже «клуб для библейского просвещения собак»; в нем как‑то воспитывали у собак религиозное чувство.
Клуб, в котором я делал доклад, был политически правый. Но в академических кругах, особенно среди молодежи, господствовали левые настроения, даже симпатии к советскому коммунизму. На банкетах и всяких приемах, которые часто устраивались в университете, меня окружала толпа академической молодежи. Они расспрашивали меня об СССР. Когда я рассказывал им о голоде, о терроре, об отсутствии независимого от политики суда, от меня некоторые из них отходили и до моего уха доносилось слово „partiality" (пристрастность).
Я приехал в Соединенные Штаты в очень знаменательный момент истории этой страны. Соединенные Штаты были на краю пропасти вследствие экономического кризиса и чрезвы- - чайного увеличения числа безработных. Политика Франклина Рузвельта, именно его National Reconstruction Act (NRA), то есть новая экономическая система спасла страну. Я писал домой: «сегодня вся мелкая торговля, кроме лавок со съестными припасами, перешла на сорокачасовую неделю. Почти во всех магазинах, промышленных предприятиях и т. п. появилась эмблема присоединения к экономической программе Рузвельта: крупные буквы NRA, под ними голубой орел и подпись „we do our part". Уже в течение этих первых дней многие безработные получили места вследствие сокращения числа часов работы. Здешний профессор философии Браун говорит, что дальнейший ход экономических реформ приведет к ограничению доходов капиталистов, то есть к установлению maximum’a допустимого законом дохода. В настоящее время это и осуществлено путем налога на большие доходы, доведенного в некоторых случаях более, чем до 90%.
Нам русским, вследствие своеобразия наших духовных интересов, очень трудно долго жить в среде чужой культуры без общения с русскими. В Palo Alto я не испытывал этого неудобства. В этом маленьком городке оказалось много русских интеллигентов. Кроме Ланцов и русских служащих в Hoover Library (библиотека для изучения первой мировой войны и русской революции), большим удовольствием было для меня общение с профессором математики Яковом Викторовичем Успенским, с которым я был знаком в Петербурге, когда он был еще гимназистом восьмого класса. Мне нравился его оригинальный ум и интерес к религиозно–философ- ским вопросам. Очень приятно также было общение с семьею адмирала Бориса Петровича Дудорова. Жена его Наталия Николаевна, урожденная Шульгина, была внучкою Тютчева и правнучкою Боратынского. В их милой семье я чувствовал себя как бы перенесенным в дорогую мне культурную среду Петербурга.
Успенский познакомил меня с швейцарским профессором математики Полиаи, который, как и я, был приглашен на летний семестр. Полиаи был венгерский еврей, воинствующий атеист. Он держался учения современной математической логики о том, что все суждения математики суть тавтологии, то есть что все они суть аналитические суждения. Я пытался доказать ему, что суждения математики имеют синтетическое строение, выразимое формулою „S“ есть „Р“. Свою мысль я не мог даже изложить ему: как только я начинал высказывать ее, после одного или двух моих утверждений но прерывал меня и начинал возражать мне. В этой его нетерпимости и нежелании узнать мысль противника сказывалось инстинктивное предвидение, что, признав существование необходимых синтетических суждений, придется далее допустить такое разумное строение мира, которое необходимо ведет к утверждению бытия Бога.