Вскрытие тела моей жены показало, что волдыри pemphi- gus’a стали образовываться у нее даже и в пищеводе. Похоронена была Людмила Владимировна на протестантском кладбище внутри города. Благодаря содействию Татьяны Сергеевны, ходившей со мною по многим мастерским, удалось даже и в условиях военного времени устроить красивый памятник на могиле.
Профессорская деятельность в Братиславском университете вполне удовлетворяла меня. Слушателей у меня было много. Из них многие проявляли серьезный интерес к философии. Помощник мой по административным делам доктор Диешка был сторонником критического реализма, то есть учения о том, что опыт состоит из субъективных психических образов вещей, но тем не менее путем умозаключений на основании этих образов можно познавать свойства вещей, трансцендентных сознанию. Он все же начал знакомиться с моим интуитивизмом. Прочитав у меня, что воспринимаемый мною предмет внешнего мира становится имманентным моему сознанию, но остается трансцендентным мне, субъекту сознавания, он понял существенное значение этого различения. С этих пор, чтобы устранить недоумения и сомнения, вызываемые учением о непосредственном созерцании предметов внешнего мира, он стал систематически задавать мне вопросы о различных сторонах моей теории знания и кончил тем, что стал сторонником интуитивизма. Чтобы получить приват–доцентуру он даже написал книгу „Kriticky realismus ci Intuitivismus?“. Приват–доцентом он не стал, потому что пос- сле вступления в Словакию советской армии университетом начали заведовать коммунисты, и в конце концов Диешке пришлось бежать из Чехословакии в Соединенные Штаты.
После смерти моей жены я предложил Диешке поселиться со своею семьею, с женою и двумя маленькими детьми, в двух комнатах моей квартиры. Летом Диешка встретил одного своего знакомого салезианского монаха, который зимою жил в Риме. Он сказал Диешке: «Нехорошо, что вы живете в квартире профессора Лосского. Он испортит вас своим учением о перевоплощении». На зиму этот монах опять уехал в Рим. Следующим летом он опять приехал в Словакию и, встретив Диешку, сказал: «Этою зимою в Риме были доклады о перевоплощении и богословы признали, что эта проблема —,, discutabilis“ (может быть обсуждаема).
Когда была напечатана на циклостиле моя книга «Условия абсолютного добра», бенедектинский монах словак Иосиф Папин, знавший русский язык, прочитал ее и оценил столь высоко, что хотел перевести ее на латинский язык, «чтобы весь католический мир мог читать ее». Вероятно, духовное начальство его не разрешило ему сделать это. Тогда он изучил мою философию и, живя в Голландии, написал там книгу Josef Papin, Doctrina de bono perfecto ejusque in systemata N. O. Losskij personalistico applicatio (Учение о совершенном добре и его применение в персоналистической системе Н. О. Лосского), Leiden, издат. Е. I. Brill, 1946.
Вопросы, задаваемые Диешкою и моими слушателями, показали мне, какие недоразумения и возражения вызывает мой интуитивизм. Поэтому я написал статью «Абсолютный критерий истины», содержащую в себе существенно важные для интуитивизма понятия. Она была напечатана по–словац- ки в виде брошюры и по–английски в журнале „Review of Metaphysics “, June 1949. Если мне удастся напечатать ее по–рус- ски, я озаглавлю ее «Интуитивизм», так как она содержит в себе сжатый очерк основ всей этой теории знания.
Когда советская армия разгромила Будапешт, немцы, желая защитить Вену, решили оказать серьезное сопротивление в Братиславе. Они окружили этот город тремя рядами укреплений и внутри города устроили бункеры. Политически скомпрометированные русские уехали из Братиславы в Баварию, заранее отправив свои вещи в Германию. И я отправил в Германию наиболее ценные меховые вещи своей жены, свое редко носимое платье и т. п. Вещи эти попали в Геттинген и никогда не вернулись ко мне. Сам я решил в конце концов не уезжать в Германию. Согласно договору со словацким Министерством народного просвещения, я должен был в случае желания отказаться от должности профессора заявить об этом заранее, за год. Предвидя освобождение Европы от нацизма и тяготясь своим одиночеством после кончины жены, я хотел поселиться с кем‑либо из своих сыновей и написал осенью 1944 г. в Министерство, что после весеннего семестра 1945 г. прошу освободить меня от профессорских обязанностей. Не уезжать в Германию несмотря на близость советской армии я решил, во–первых, потому, что хотел исполнить свои обязанности в отношении к Университету и работать в летнем семестре, а, во–вторых, потому, что надеялся на защиту президента Бенеша от НКВД.