Вслед за этим мне стали предлагать напечатать в «Советском патриоте» статью о социальной справедливости. В самом начале статьи я указал, что решаю вопрос этот с точки зрения христианского идеала абсолютного добра. Статья эта, а также статья «Критика учения об удовольствии как цели поведения» были напечатаны без изменений. Ухаживание за мною советских деятелей стало пугать меня. Они хитро заманивали меня в свою среду и могли поставить в трудное, сомнительное положение. Поэтому я очень обрадовался, когда вскоре мне удалось уехать в Соединенные Штаты.[52]
Андрей легко выхлопотал мне право иммиграции в Соединенные Штаты, но пароходы были заняты перевозкою демобилизованной армии. Поэтому очень трудно было получить билет на пароход. Только через четверть года Андрею удалось устроить меня на пароход Brazil, на котором ехало триста war brides, и я в том числе. Я поселился в Нью–Хевене, где Андрей продолжал свои занятия в Graduate School Йельского университета и писал диссертацию «Балтийский вопрос в 1679—1889». Тема этой работы очень сложная, потому что она касается интересов и борьбы за них между всеми государствами на берегах Балтийского и Северного морей. Свою диссертацию Андрей закончил в 1948 г., получил степень доктора философии и стал инструктором на Историческом отделении Йельского университета. Он читал студентам младших курсов Историю Европы, а также Историю России.
Осенью 1947 г. русская семинария в Нью–Йорке превратилась в высшее учебное заведение, в Св. — Владимирскую Ду ховную Академию, и я был приглашен в нее, как профессор философии. Деканом ее был недавно рукоположенный епископ Иоанн (Шаховской). В числе профессоров были историк Церкви Г. П. Федотов, Н. С. Арсеньев. Вскоре приехал такой знаток патрологии и богословия, как от. Георгий Фло- ровский. Из Италии приехал Евгений Васильевич Спектор- ский. Духовная Академия стала высшею школою, имеющею в своем составе значительные силы.
Я продолжал жить в Нью–Хевене вместе с сыном и ездил в течение академического года каждую неделю на два дня в Нью–Йорк. Я читал в Академии два курса, один на русском, другой на английском языке. По–английски я прочитал три свои книги, переведенные на английский язык, но еще не напечатанные: Достоевский и его христианское миропонимание; История русской философии; Христианская эстетика.
В Духовной Академии из сорока двух студентов только шесть могли слушать лекции на русском языке: многие молодые люди, принадлежащие ко второму, третьему поколению дореволюционной русской эмиграции утратили русский язык. Поэтому для четвертого академического года я приготовил оба курса на английском языке, однако не читал их. Я взял отпуск из Академии и уехал вместе с Андреем в Лос- Анжелес, потому что Андрей, как специалист по Истории Северной Европы, был приглашен в Калифорнийский университет, в то отделение его, которое находилось в Лос–Ан- желесе.
Живя в Нью–Хевене, мы находились в хорошем русском обществе. Раз в неделю мы проводили вечер у Георгия Владимировича Вернадского, профессора русской истории, и его гостеприимной супруги Нины Владимировны. На эти вечера приходила и графиня Панина в те месяцы, когда она жила не в Нью–Йорке, а у своего сводного брата Александра Ивановича Петрункевича. Он уже с начала XX века жил в Соединенных Штатах и был профессором зоологии в Йельском университете. Специальностью его было изучение пауков.
Когда он приходил и рассказывал, например, об инстинктах пауков, это было увлекательно. Графиня Панина, несмотря на свой возраст, очень много участвовала в работе помощи эмигрантам, поддерживала сношения с множеством лиц и сохраняла живой интерес к высшим проблемам миропонимания и особенно религии.
Условия для занятий философиею в Нью–Хевене были очень благоприятны. Жизнь в этом культурном не слишком большом городе — спокойная, не утомительная. Библиотека Йельского университета чрезвычайно богата, в ней более четырех с половиною миллионов книг и пополняется она все время очень интенсивно. Даже русский отдел в ней весьма богат. В конце XIX века социолог Сомнер интересовался русскою культурою и позаботился о приобретении многих русских книг и журналов. С тех пор, не переставая, библиотека пополнялась русскими книгами. В ней, например, есть полные комплекты таких журналов, как Вестник Европы, Русский Вестник, Русская Старина, Архив русской истории, Исторический Вестник, Журнал Министерства Народного Просвещения, Вопросы философии и психологии, Записки Исторического факультета С. — Петербургского Университета. Когда я стал заканчивать книгу «История русской филосо фии», я мог найти всякую русскую книгу, если не в Йельском университете, то в Нью–Йорке в Public Library, где очень богат Славянский отдел. Если пользоваться библиотеками Гарвардского и Йельского университетов, а также Public Library в Нью–Йорке и особенно Congress Library в Вашингтоне, то, я думаю, в них можно найти почти всякую книгу, необходимую для изучения России. Вообще по моим наблюдениям культура Соединенных Штатов стоит в наше время на уровне европейской во всех областях. Эта страна настолько богата, что в ней появилось много лиц, имеющих возмож ность посвятить все свои силы науке, философии и различным видам искусства. В Американской Философской Ассоциации состоит более, чем 1800 членов. Среди них есть представители всех философских школ; некоторые из них значительные философы. Однако в общем в Соединенных Штатах философия находится в наше время в состоянии упадка. Года два тому назад об этом прочитал доклад профессср Монтегю. Под упадком философии он разумел преобладание таких направлений, как прагматизм, инструментализм, бихевиоризм, логический позитивизм. Этим упадком филосо фии я объясняю то, что американские философские журналы боятся печатать статью, идущую против модных направлений. Например, до сих пор (конец 1951 г.) я не могу, несмотря на ряд попыток, напечатать статьи «Пространство, время и теории Эйнштейна», а также статью «Аналитические и синтетические суждения, и математическая логика».
52
Заведующий Культпросветом «Общества советских патриотов» был князь Сергей Сергеевич Оболенский, бывший младоросс, как и большинство членов этого объединения. Хотя обе статьи, написанные отцом для их органа Советский патриот и были аполитичны и явно проникнуты идеалистическим духом, это выступление отца вызвало резкие осуждения в остальной русской зарубежной прессе, даже со стороны таких представителей либеральных тенденций, как Мельгунов, не говоря уже о реакционерах вроде супруги одного из очень видных писателей, которая сказала моей жене, встретив ее на улице, что «все Лосские красненькие».
По этому поводу полезно сказать, что с самого начала своей ученой и общественной жизни, отец был одолеваем потребностью формулировать и проповедовать свои мысли устно или письменно, пользуясь без разбора всеми предоставляемыми ему случаем «трибунами», как это может легко усмотреть читатель этой книги. Отсюда и большинство недоразумений, которыми было время от времени отягощено его существование. Под впечатлением одного из них он сказал мне в одном письме, что считал должным в своей жизни «поступать как философ, а не только профессор философии».
В течение той же зимы 1945—46 года, прежде чем переселиться из Парижа в Соединенные Штаты, он принимал активное участие в разных собраниях, между прочим в College philosophique сорбоннского профессора Jean Wahl'я, где он прочел доклад, не знаю на какую тему. В то время его раздражало распространение теорий Jean‑Paul Sartre и раз, прочтя в Figaro статейку, озаглавленную Qu est‑ce q и е I'existentialisme?, предназначенную для информации салонных снобов и госпож Хохлаковых (каковых и в Париже достаточно), послал в редакцию этой газеты краткую и энергичную критику, заканчивавшуюся выражением „mentalite de femme menage", которая, как и следовало ожидать, напечатана не была.