— Что это? Что такое? — с одурелым от испуга и боли лицом спросил он.
— Не знаем-с… — отвечали ему. — Кажется, граф Толстой с ума сошел. Извольте посмотреть: вот он скачет на дубине верхом в одной рубашке…
— Боже мой, какое несчастье! такой отличный офицер!.. — с болезненною гримасою, потирая помятые бока, жалостливо проговорил генерал. — Что ж вы стоите, господа? Надо скорей поймать его, связать и отнести в лазарет.
Приказание было живо исполнено. Полковой эскулап начал усердствовать: на графа надели сумасшедшую рубашку, пустили кровь, обливали голову холодной водой и насильно пичкали в него разные мерзости латинской кухни.
Доктор сиял: его наука быстро брала верх над душевною болезнью Толстого. Граф сейчас же присмирел, начал приходить в память и постепенно благополучнейшим образом стал выздоравливать.
Во время болезни товарищи не покидали Александра Петровича, а когда ему стало совсем хорошо, сам полковой командир пришел поздравить его с выздоровлением, при всех офицерах обнял, расцеловал его и, совсем расчувствовавшись, сказал ему:
— Ну, слава Богу, что вы поправились! Знаете ли, меня все мучила мысль, что своею непростительною запальчивостью я был причиною вашей болезни… Если это так, простите меня великодушно! — И они опять обнялись и расцеловались.
Как только успокоенный генерал ушел к себе, граф весело вскочил с кресел и сказал:
— Выиграл! Где мое шампанское? Видели? — целовал, миловал, каялся… Понял, значит!.. А мне того и надо… Что, хорошо?
Удивлению товарищей не было конца. Разумеется, шампанское мигом явилось и было роспито с восторгом. А дороже всего было то, что никогда ни один семёновец сора из избы не вынес: все в Петербурге остались в том убеждении, что бедный граф Толстой сходил с ума, но, слава Богу, его скоро вылечили. Да еще очень хорошо было и то, что после болезни графа Толстого полковой командир на ученьях стал сильно прикусывать свой хлесткий язычок…
Просто невероятно, как такая невозможная штука могла пройти дяде моему безнаказанно!.. Да то ли еще он творил; видно, «бабушка ему ворожила», что все ему сходило с рук благополучно. Кто не знает, как император Павел Петрович был строг к военному человеку? А даже он на все провинности своего любимца Толстого всегда сам приискивал смягчающие вину причины, которые стоили не наказания, а похвалы. Вот тому пример.
Раз, во время дежурства Александра Петровича в какой-то тюрьме, у него из-под караула убежал преступник. Разумеется, об этом доложили государю.
— А кто был дежурный? — строго спросил император.
Но, узнав имя виновного, тотчас смягчился и сказал:
— Толстой? Толстой прекрасный офицер! Это несчастье… А несчастье может случиться со всяким.
И не только строгого наказания не последовало, но графа не посадили даже на гауптвахту. Офицеры-товарищи диву дались, узнав об этом милостивом решении дела.
— Ну, легко отделался, счастливец! Случись такое несчастье с кем-нибудь из нас, не простили бы!.. Улетел бы голубчик туда, куда Макар телят не гонял!..
— А вам жаль, кажется, что я не улетел? — смеясь, сказал граф.
— Ничуть! Только разница-то уж слишком большая… Любимчик — и больше ничего!
— Завидно?.. Ну хорошо, я эту разницу сравняю…
— Как сравняешь? — спросили офицеры.
— Очень просто: разгневаю государя и полечу, куда Макар телят не гонял.
И точно, дело за словом у графа не стало. На первом же смотру он усердно стал перепутывать все команды, делать все артикулы по-старому, а не по-новому; Государь долго терпел, но, наконец, разгневался и грозно крикнул:
— Толстой, отдайте вашу шпагу!
Граф в одну секунду скорчил убитое, огорченное лицо, засуетился, заторопился, руки у него задрожали, долго и неловко отстегивал он шпагу и, вместо того, чтобы подать ее адъютанту, подал самому государю. Потом также медленно и неловко начал снимать с себя значок и шарф (что было совсем и не нужно), и все это положил на руки государя.
Офицеры после, смеясь, говорили дяде:
— Мы, братец, начали бояться, чтоб ты не разделся догола.
Окончив свое разоблачение, Александр Петрович сделал поворот направо или налево — не знаю, но такой уморительный, что государь улыбнулся, а все офицеры еле удержались, чтоб не захохотать. Граф ушел, а император, все еще держа на руках вещи, которыми навьючил его Толстой, обратился с речью к офицерам:
— Господа офицеры! Берите пример с Толстого: он огорчил меня и так сильно почувствовал свою вину, так этим огорчился сам, что потерял голову и подал свою шпагу мне, вместо того, чтобы подать ее адъютанту. Прекрасный офицер Толстой, прекрасный! Я его прощаю!..