Ужин у нас всегда был один и тот же — небольшой, стоивший несколько сольдо пакетик «пеццетти». Это римское блюдо, которое готовят из разной рыбной мелочи — мелкой кефали и мелкой соленой трески. Все это перемешивается с полентой — очень крутой кукурузной кашей — и поджаривается на масле. Я чертовски точно научился определять время, когда нужно было спуститься вниз, и свернуть за угол, в маленькую закусочную, чтобы поспеть туда как раз в тот
момент, когда там снимают со сковородки добрую порцию «пеццетти». Прижав пакетик к груди, чтобы не остудить по дороге, я бегом возвращался в мансарду. У нас не было ни тарелок, ни вилок, ни скатерти. Но Катерво всегда стелил на стол чистый лист бумаги. Молчаливо и быстро, словно банковские служащие, мы пересчитывали «пеццетти» по кусочкам и затем, честно разделив на две равные части, так же молчаливо и быстро съедали все.
Нам порядком надоело это неизменное меню, и мы не раз вспоминали густой мучной суп, которым кормила нас матушка. И все же «пеццетти» — это лучше, чем ничего. Вернувшись однажды вечером домой, я увидел, что у Катерво какой-то подозрительно торжественный вид. Он только что заплатил хозяину за жилье, пояснил он, и у него не осталось ни чентезимо. И если я не прибегну к помощи моего друга Джованни Дзерри, то нам предстоит остаться без ужина. Я напомнил Катерво, чем кончались раньше мои визиты к повару.
— А почему бы тебе сейчас прямо не сказать ему, в чем дело?
Пустой желудок давал себя знать. Набравшись храбрости, я пустился со всех ног в португальскую семинарию — она была недалеко. Примчавшись туда, я сразу же забарабанил в дверь кухни. Дверь приоткрылась немного, и я увидел красное, пышущее жаром лицо Дзерри.
— Нам нечего есть! — выпалил я ему с ходу.
— Тише! Падре экономо на кухне!.. Подожди, я принесу тебе сейчас что-нибудь. Только подожди тут, под лестницей, и не показывайся никому на глаза.
Минут через десять он появился на площадке лестницы, приложив палец к губам в знак молчания.
— Лови! — шепнул он, бросив мне какой-то сверток, и тотчас же исчез.
Я сделал неловкое движение и не успел поймать сверток на лету, грязноватая жидкая каша — вот все, что осталось от сочной золотистой яичницы. Следы выступили у меня на глазах. Шатаясь поплелся я домой. Как бы то ни было, я сумел преодолеть свою робость перед Джованни Дзерри и в дальнейшем не боялся прямо говорить ему, что нам нечего есть.
Работа в аптеке «Фаллерони» была нудной и скучной -— совсем не то, что в аптеке синьора Вердеккья с ее простой и дружеской обстановкой. Однако тут была и другая сторона медали. Чтобы добраться от Пасседжата ди Рипетта до виа Кавур, где находилась аптека, мне нужно было пройти по виа Корсо. Все чудеса света, казалось мне, были собраны и выставлены здесь в витринах магазинов, мимо которых я проходил каждый день. Я не завидовал этому богатству. Мне было только любопытно, кому предназначены все эти шелка, меха, эти хрупкие стулья, обитые старинными тканями, крохотные золотые часики, большие серебряные кубки дивной чеканки, все эти невероятные драгоценности. Чтобы получить ответ на этот вопрос, мне достаточно было перевести взгляд на проходившую мимо публику. Никогда в жизни не видел я такой поразительной красоты и изящества: все эти женщины, думал я, должны быть по крайней мере герцогинями.
С виа Корсо я выходил на площадь Венеции и оттуда попадал в лабиринт узких улочек и переулков, которые в дальнейшем уступили место большой магистрали, ведущей к Колизею. Здесь я оказывался совсем в другом мире, напоминающем по своей скромной простоте Реканати, но все-таки совершенно чужом мне из-за своего шумного многообразия. На каждом шагу тут попадались сапожники, портные, столяры; они работали прямо на улице, сидя на пороге своих домов. Там и тут останавливались торговки молоком, бродившие по улицам со своими козами, которых они доили прямо в посуду покупательниц. А рядом, на жаровнях, в больших, брызжущих маслом сковородах готовились ароматные рисовые фрикадельки и тут же продавались прохожим. Утром я обычно очень спешил, но вечером всегда мог задержаться, чтобы утолить жажду куском арбуза или погреть руки, купив на несколько сольдо печеных каштанов, — в зависимости от времени года. Так, слоняясь без Дела, я бродил по улицам, с радостью думая, что воздух, которым я дышу, — это воздух Рима, и свобода, которой я наслаждаюсь сейчас, — это свобода Рима.