Там, в тихом сумраке собора, озаренном лишь слабым мерцанием свечей и лампады у алтаря, глазам моим открылся целый мир. Я вовсе не был развитым или слишком восприимчивым ребенком. Честно говоря, я был самым обыкновенным мальчиком. И все же в привычной близости скульптурных и живописных портретов святых, созданных мастерами давно прошедших дней, я не мог не впитать в себя прошлого, истории, во всяком случае прошлого Италии. Я никогда не изучал искусства, историю и вообще что-либо еще, кроме пения, исключая те исторические имена, что встречаются в операх, я знаю лишь несколько других и не помню ни одной даты. Но благодаря тому, что мое детство проходило под сенью собора, я рано стал чувствовать, что мне близки те художники, архитекторы и мастера, чей труд вдохновлялся любовью к красоте, любовью столь сильной, что, щедро одарив своими творениями Рим, Флоренцию и Венецию, она смогла создать замечательные произведения искусства и в таком захолустном уголке, как Реканати.
Я сроднился с этими художественными творениями. Ведь они жили буквально на пороге моего дома. И в то же время я питал к ним большое почтение. Настал момент, когда я начал вдруг сознавать, что я тоже, как и творцы этих картин и скульптур, итальянец, и это доставляло мне радость и гордость. Позднее, в каких бы далеких краях я ни находился — будь то Буэнос-Айрес, Сан-Франциско или Читта дель Капо, где бы мне ни аплодировали, я всегда понимал, что это выражение благодарности скорее Италии, чем мне лично: ведь без Италии я был бы ничем. И образ Италии всегда связывался у меня прежде всего с картинами моего детства — милые, простые, старинные дома в Реканати, знакомый сельский пейзаж окрестностей.
Иногда мы с матушкой ходили слушать службу в другие церкви. И я всегда тянул ее в церковь Санта- Мария деи Мерканти, потому что там я однажды увидел картину, на которую никак не мог насмотреться. Матушка объяснила мне, что на ней изображено благовещение. Мне картина нравилась из-за кошки. Кошка превращала для меня благовещение в реальное событие. Она стояла посредине обители «пресвятой девы», выгнув спину дугой, напуганная и удивленная появлением ангела, этого непрошенного гостя с лилией в руках. Локоны ангела развевались по ветру, казалось, он спустился сюда прямо с неба. На переднем плане слева была изображена юная дева Мария с книгой в руках. Прекрасная и скромная, она только что услышала слова ангела и теперь всем своим видом выражала покорное согласие. Я был уверен, что именно такой была настоящая дева Мария, что именно так все и происходило на самом деле. В глубине, слева, помещался умывальный столик — по-видимому, для девы Марии — и на нем кувшин, покрытый сложенным полотенцем: точно такой, как у нас дома, только размером, конечно, побольше. За балконом справа, в глубине, виднелись обвитая виноградом беседка, сосна с раскидистой верхушкой и стройный кипарис. «Святая земля» была, видимо, совсем такой, как Италия. Тут мой взгляд снова обращался к кошке. Мне очень нравилось, что у мадонны была кошка. И еще мне было очень интересно, позволит ли ангел и потом держать ее.
Много лет спустя, когда я уже пел в «Метрополитен-опера», я приехал как-то отдохнуть в Реканати и снова пришел в церковь Санта-Мария деи Мерканти, чтобы посмотреть на любимую в детстве картину. Кошка больше не интересовала меня. Но картина оставалась для меня по-прежнему прекрасной. Это было лучшее «Благовещение» из всех, которые я когда-либо видел. Я узнал тогда, что это работа Лоренцо Лотто — великого венецианского художника эпохи Возрождения. Когда я снова увидел столик для умывания и виноградные лозы беседки, я подумал о своих детишках, оставшихся в Нью-Норке, где им читали лекции по искусству и каждую субботу водили в музеи. Да, несомненно, они знают об этой картине гораздо больше того, что знал о ней я.
Выйдя из церкви, я решил вернуться домой пешком. Реканати расположен высоко на холме. Долина, раскинувшаяся вокруг небольшими волнистыми пригорками, тянется далеко в обе стороны — и к склонам светлых Апеннин, и к берегу Адриатического моря. Море всего в восьми километрах от города. Недавно на половине этого пути я построил себе дом. Я шел по кипарисовой аллее и смотрел на крестьян, которые пахали поля, медленно ступая за большими белыми быками, на девушку, которая мыла в ручье свои длинные черные волосы. Затем поля сменились небольшими оливковыми рощами, где виноградные лозы оплетали кривые ветви деревьев. Нужны столетия упорного труда, чтобы виноградник дал хорошее вино. И вердиккьо — светлое золотисто-зеленое вино, которое делают в деревнях нашей округи, действительно великолепно.