Очень запоминаются такие минуты наслаждения искусством слова.
Федин всегда был деятельным организатором и редактором. Десятилетия работал он много и плодотворно в журналах, в издательствах, в писательских организациях. Вспоминаю, как много сил он отдавал в свое время ленинградским журналам и альманахам, нашему издательству писателей в Ленинграде.
От книги к книге росли талант и мастерство Федина. В послевоенные годы по-новому осмысливает он большую историческую эпоху в романах трилогии: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер». Герои этой трилогии Извеков, Рагозин — типические герои нашего времени, пришедшие из глубины, из недр народных, воодушевленные мечтой о справедливом обществе, о справедливой жизни. Правдиво и сильно написаны женские образы. Трилогия охватывает большой период: первый роман говорит о дореволюционных годах, в последнем — великая война против фашизма, против гитлеровских армий.
Как-то в одной из давних дискуссий Федин сказал:
— Я люблю любовь и ненавижу войну.
В этих словах не было бессильного пацифизма, взгляды, например, Извекова на войну — явно взгляды Федина.
Но эти вскользь брошенные слова можно явственно прочесть в его книгах, проникнутых подлинно революционным духом.
И вот теперь, когда Константину Федину исполнилось 80 лет, сквозь десятилетия я вновь вижу молодого человека в красноармейской шинели, с большими голубыми красивыми глазами на исхудалом лице и вновь слышу его голос:
— Горький сказал мне, что я буду писателем!
ЛЕОНИД РАХМАНОВ
На рубеже двадцатых — тридцатых годов в ленинградской литературной среде появился молодой высокий юноша, с виду очень хрупкий, ломкий. Его подтянутость — он всегда держался прямо — казалась настороженностью, нервностью. Выразительность его тонкого лица, на котором можно было прочесть все, что он испытывает, говорила о его большой впечатлительности. Словами он не швырялся, он обычно молчал, и я услышал его голос только при второй или, кажется, даже при третьей встрече. И тогда оказалось, что это довольно язвительный молодой человек, отнюдь не чуждый иронии. Его краткие колкие реплики рисовали человека, нетерпимого к проявлениям несправедливости.
Мне рассказали, что он — электротехник, родом из провинции, из города Котельнич, пишет рассказы. Вскоре мне привелось познакомиться с одной из его первых рукописей. Почему-то я думал, что прочту нечто бытовое, густо реалистическое, раз уж автор из «глубинки», но рассказ обнаружил напряженные поиски формы совершенно московского или ленинградского толка. И это были интересные поиски.
Проза молодого автора стала появляться в печати. Его, как и положено было, хвалили и бранили, даже, кажется, «прорабатывали», а он все больше раскрывался в своем творчестве и в общественных делах, к которым он стал прикосновенен. Все отчетливей и ясней выражались в его произведениях высокий художественный вкус, искусство точного и тонкого изображения людей, ирония...
Поиски пришли к своей первой цели в повести «Базиль», посвященной трагической судьбе крепостного интеллигента. В филигранном стиле этой повести господствует революционный пафос. Молодой автор нашел в этом произведении свой голос, свой язык, свою тему. Было очень радостно следить, как созревает, растет, мужает его оригинальный талант, в котором ирония всегда на службе у сдержанно выражающего себя пафоса.
Когда прогремели на всю страну «Депутат Балтики», а вслед за этим фильмом пьеса «Беспокойная старость», то оптимистично было то, что образ Полежаева создан автором, которому в 1917 году было всего лишь десять лет. Примечательно, что молодой писатель избрал своим героем старого человека, угадав в нем бессмертную молодость любви к людям и к жизни, любовь, сомкнувшую его с Октябрьской революцией.
После этих фильма и пьесы имя Леонида Николаевича Рахманова стало широко известно. Рахманову пошел четвертый десяток, талант его возмужал, а сам он оставался таким же, как был, молодым. Очевидно, не случайно он разглядел в старом человеке молодость, да и созданный им образ старого ученого мог оказать и на него влияние — это бывает с писателями.
В совместной общественной работе, подчас весьма сложной, я убеждался в стойкости и принципиальности этого человека. Мужеством отличались его действия, когда мы с ним вместе работали в армейской газете во время войны с белофиннами. Мне много рассказывали о спокойной стойкости Л. Н. Рахманова, о его работе в первую тяжелую зиму ленинградской блокады.