Для той молодежи, которая пришла к революции через испытания войны, через фронт и казармы, не казалось неожиданностью, что Александр Блок в своей поэме разбил и отбросил все тогдашние эстетские каноны и нормы. Эта молодежь, ничего не писавшая, но читавшая литературу, чувствовала не только в «Стихах о России», но во многих произведениях Блока вечную тревожную мысль о судьбах родной страны, мысль, окрашенную глубоким, за душу хватающим чувством любви. Именно этой своей живой реалистической стороной оборачивалась для такого рода молодых поэзия Блока. Очень помнилось, как строго и сурово, хоть и редко, звучал голос Блока в первой мировой войне. Первые же слова его о войне, о галлицийских кровавых полях резко выделились своей реалистической правдой, в особенности на фоне шовинистического хора, в котором известные литераторы наперебой клеймили «тевтонов» и с невероятной легкостью в изящных стихах брали Берлин.
Поэму «Двенадцать» буржуазные литераторы объявили, как известно, «падением Блока». Было в этом нечто похожее на «конец Горького», объявленный того же толка литераторами в годы реакции.
Революция соединила Горького и Блока в одной работе.
В те годы Алексей Максимович Горький старался сплотить и старых, и молодых вокруг одного великого дела — создания новой советской культуры. Он хотел, чтобы люди умственного труда служили Советской власти, рабочим и крестьянам, отбивавшимся на фронтах от белогвардейцев и интервентов. Александр Блок принимал живое и деятельное участие во всех предприятиях Горького.
Когда приходилось видеть Горького и Блока, сидевших рядом, за одним столом, за одним делом, то казалось, что кроме всем заметных отношений глубокого взаимного уважения есть еще между ними отношения скрытой взаимной нежности. Они были так внимательны, подчас даже предупредительны друг к другу, как бывает у людей разных, непохожих, при очень большой взаимной тяге. Мне всегда казалось, когда приходилось видеть вместе Горького и Блока, что между ними происходит какая-то безмолвная беседа, более значительная, чем слова, которыми они обменивались.
Блок хотел написать статью для книги, задуманной к 50-летию Горького. Он просил в записке достать ему некоторые материалы, эту записку лет 25 тому назад я отдал одному литературоведу. По ней видно было, с какой любовью, с какой проникновенной тщательностью готовился Блок к написанию статьи о Горьком.
Блок писал рецензии о рукописях, редактировал, выступал на собраниях, заседал в коллегиях, редсоветах, правлениях того времени. И все это он делал не так, как некоторые другие. Во всей этой деятельности присутствовали те же идеи, что в его книгах, все в его поведении, вплоть до мелочей, было словно продиктовано глубоким внутренним убеждением, которого он не нарушал ни одним фальшивым звуком. Не было случайности в том, что в тот или иной раз читал он из своих произведений на поэтических вечерах. В каждом высказанном мнении, в каждом поступке выражалась вся правда его мыслей и чувств. Поэтому его выступления, доклады, рецензии могли войти и вошли в собрание его сочинений как необходимое дополнение к произведениям художественным.
Душа его, казалось, не знала отдыха, покоя. Другие, близко знавшие Блока, скажут о нем больше, верней и лучше, чем я, сравнительно редко имевший случай наблюдать и слушать его. Но казалось, что в нем неустанно совершается напряженная работа мысли и чувства не только тогда, когда он говорил и действовал, но и тогда, когда он просто сидел молча, всматриваясь в людей с серьезным и пристальным вниманием, или, не произнося ни слова, шел в черной своей шубе с барашковым воротником и в тяжелых галошах по пустынным улицам голодного и холодного Петрограда, отбивавшегося от врагов. Вся жизнь его, как и поэзия, пронизана страстными и мучительными поисками окончательной правды о людях, о жизни, о России, о революции. Так и запомнился Александр Блок этой своей вечной волей к правде, чистотой высоких помыслов и тревожных поисков, действенной любовью своей к родному народу.