Город казался вымершим, навсегда омертвевшим в тишине, мерзлоте и безлюдье. Но это было неверное, поверхностное впечатление. Под ледяной оболочкой вздымалась раскаленная человеческая лава. Город жил в постоянном боевом напряжении, и оно давало о себе знать и в этот молчаливый предрассветный час. Вдруг слышались скрип и хруст снежной оледеневшей корки под валенками и сапогами, и вот — возникал и, прошагав посреди мостовой, исчезал в морозном тумане красноармейский патруль; проносился, гневно и угрожающе громыхая, грузовик, полный матросов, красноармейцев, рабочих; фигуры, разнообразно одетые — от белого тулупа до зябкого темного драпового пальто,— показывались вдруг у ворот с винтовкой в руках: то была гражданская самооборона, дежурные от домкомов.
Как изменился город! И — к чему только не привыкает человек, как уже обычен стал он в новом своем обличье! Как уже успели присмотреться глаза к этой его новой фантастике! Появись здесь лихач, или барин в бобровой шубе, или генерал с кроваво-красными лампасами — и случайный прохожий оторопел, оцепенел бы от изумления. Что за диво такое! Из какого века привиделось? Словно не год тому назад все эти лихачи, баре и генералы владели городом, а в какие-то незапамятные времена, о которых и вспомнить странно. Всех смело с улиц, как огромной метлой.
Полгорода, если не больше, бежало на юг, поближе к хлебу, лихачам и генералам; бегство продолжалось, оставшихся зимовать в голоде и холоде становилось все меньше...
Я шел по улицам этого нового Петрограда, настороженного и прихмуренного, к Корнею Ивановичу Чуковскому, и в моем заиндевевшем портфеле лежали поэмы и стихотворения Н. А. Некрасова.
Наркомпрос спешно, срочно приступал к выпуску произведений русских классиков, в том числе, конечно, в одну из первых очередей — Некрасова. Условия печатания были горестные — чрезвычайная типографская разруха, тлеющая, тонкая разноцветная бумага, годная разве только на то, чтобы свернуть цигарку... Но ждать лучших времен и лучшей бумаги было просто некогда,— книги оказывались столь же необходимыми народу и революции, как хлеб и снаряды.
Шли миллионы новых читателей, и надо было удовлетворить их требования. Рождалась новая культура — не для кучки «избранных», а для всего народа. Неграмотность ликвидировалась бешеными темпами. Тяга к знаниям была ненасытной. Наконец-то рухнули всякие загородки и заслоны, и народ всей массой ринулся к науке, литературе, искусству с такой жадной силой, какая бесконечно радовала людей, подобных Корнею Ивановичу Чуковскому. Наконец-то исполнялась мечта лучших людей России и можно было как следует поработать для всех алчущих и жаждущих! Корней Иванович очень любил работать, человек он был деятельный, ленивых презирал.
Таланты К. И. Чуковского развернулись в ту пору во всю свою мощь. Он готовил к изданию обновленные, освобожденные от цензурных тисков тексты Некрасова, он редактировал, составлял примечания, писал вступительные статьи и просто статьи, готовил книгу о Некрасове, работы о своих современниках — Маяковском, Блоке, Ахматовой, читал лекции на курсах Балтфлота... Повсюду открывались курсы, их порождал напор рванувшихся к знаниям масс, люди с винтовками в руках, с маузерами и наганами у пояса стремились как можно скорей приобщиться к культуре. На таких курсах Корней Иванович был одним из самых неутомимых лекторов. Он продолжал также свою работу как блестящий переводчик с английского, которым он владел виртуозно; он дал нашим читателям, например, такого трудного для перевода поэта, как Уитмен. И, конечно, он был уже в те первые годы известен и любим как детский писатель. Его «Крокодил» был написан и опубликован в журнале в канун революции, а отдельным изданием вышел уже в Издательстве Петроградского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Чуковский стал одним из ближайших соратников Горького в культурных предприятиях, которые Алексей Максимович организовывал и возглавлял в те годы. В издательстве «Всемирная литература» он был одним из самых деятельных членов коллегии. Он руководил многими работами в основанном в конце 1919 года Доме искусств. Во все эти и другие дела он вкладывал всю свою душу, он работал с каким-то неиссякаемым, неистощимым, неистовым энтузиазмом. Поистине он явился одним из примечательнейших деятелей культуры с первых же лет революции, сразу он стал как-то всем виден, всем известен.