— Кто бы мог подумать, что человек из интеллигентной семьи...
Прищурив глаз, он взглянул на меня изучающе холодно. Потом глаз его открылся, с лица сошло выражение обиды, он поднял карандаш и успокоенно вернулся к делу. Вспышка прошла так же мгновенно, как и возникла. Он понял без лишних слов, что, конечно же, не для издевки я переписал и принес ему давние нелюбимые стихи (они, кстати, мне понравились, особенно одно, о березке).
Меня звали в Наркомпрос, и я решил соединить работу у Чуковского со службой. Два с лишним года в армии, на фронте и в тылу, приучили меня не считаться с часами, день ли, ночь ли — все равно. И я, ничтоже сумняшеся, попросил перенести на пять часов утра (боюсь, что даже на четыре) время приходов своих к Чуковскому. Дикое представление, что он никогда не отдыхает, работает круглосуточно, как водопровод или электрическая станция, притом в мирные времена, ошеломило Корнея Ивановича. В ту зиму свет зажигался не всегда, вода из крана преимущественно не шла, голод, холод, эпидемии не убывали, а, напротив того, росли, однако, глядя на то, как работает Корней Иванович, можно было подумать, что на него все эти бедствия никак не влияют. Но — начинать рабочий день в четыре часа ночи?!
Корней Иванович, выслушав меня, в сердцах надвое сломал карандаш, который держал в руках, и швырнул половинки об пол с такой силой, что они подскочили. Затем он минуты две подряд молча шагал взад и вперед по комнате, высокий, длиннорукий, длинноногий, с черными усами под большим носом, в широком теплом халате. Потом остановился, всплеснул руками с искренним весельем и уж дал себе волю посмеяться надо мной. Юмор, как известно, лучшее средство «вправлять мозги». Этим средством Корней Иванович пользовался беззлобно.
Конечно же, нельзя было так вдруг, внезапно преподносить свое «совместительство», надо было предупредить заранее, позаботиться, чтобы не задержались из-за этого работы Чуковского, негоже «подсобнику» поступать так, как я поступил. Но юмор расставил все по своим местам.
На исходе той зимы совершилось большое в моей жизни событие — я познакомился с Максимом Горьким. И не кто иной, как именно Корней Иванович, привел меня к Алексею Максимовичу, предварительно, видимо, рассказав обо мне. Мне особенно запомнились в ту первую встречу с Алексеем Максимовичем его синие глаза, с пристальным вниманием всматривающиеся в меня, они освещали очень выразительное лицо со свисающими книзу усами.
Чуковский предложил мне стать секретарем сборника, задуманного группой писателей к пятидесятилетнему юбилею Горького (тогда ошибочно считалось, что Алексей Максимович родился в 1869 году), и составить для этого сборника хронологическую канву жизни и творчества писателя. А вскоре после того совершился скачок в моей жизни — я стал секретарем издательства, которым руководил Горький.
Работа над горьковским сборником захватила меня. С огромным азартом принялся я за изучение жизни и творчества писателя, произведения и личность которого пленили меня с детских лет. Чуковский рекомендовал меня директору Публичной библиотеки В. И. Саитову, и почтенный ученый давал мне ценные указания и советы, когда я рылся в комплектах старых газет, ища забытые, затерянные там произведения Горького. Постепенно, как-то, в общем, незаметно для меня хронологическая канва, которую я должен был составить, стала превращаться в биографию Горького. Однажды я показал первые главы Алексею Максимовичу и с той поры регулярно, глава за главой, носил Горькому свою работу. Алексей Максимович делал свои замечания на полях рукописи, а иногда вручал мне листки с записями о памятных ему людях. Алексей Максимович просил не делать посвященный ему сборник, но моя работа продолжалась.
Мое увлечение было так велико, что даже когда меня свалила тяжелая болезнь, то я, чуть только немножко снизилась температура, вновь принялся за дело. Корней Иванович и его жена Марья Борисовна принимали трогательное участие в моей судьбе. Доктор Конухес, лечивший меня, был приведен ими. Заболел я от лепешек из гнилой картофельной шелухи, которые самолично изготовил, а во время болезни Марья Борисовна носила мне какой-то дивный, неслыханный по тем временам кисель. Корней Иванович и Марья Борисовна не побоялись даже привести ко мне, заразному больному, своих детей Лиду и Колю, и они помогали мне. Марья Борисовна шефствовала и надо мной, и над детьми. Я бы, наверно, умер, если бы не Корней Иванович и Марья Борисовна Чуковские.